У костра сидели три женщины.[372]
Одна, совсем старуха, сгорбленная и скорченная, шаталась, бормотала, напевала, кривя темное лицо. Сидящая дальше всех казалась всего лишь девчонкой. На ее бледном, будто лисьем и уродливом лице горели лихорадочные глаза. Сбитые в колтуны волосы поддерживал в кое-каком порядке венок из вербены и клевера.
Срединную позицию занимала самая важная.
– У меня палец чешется, – пробормотала темнолицая старуха. – У меня палец чешется, из чего следует…
– Заткнись, Ягна, – утихомирила ее рыжая в капюшоне, после чего подняла на просительниц светлые, как расплавленное олово, глаза. – Здравствуйте, девушки. Что вас сюда привело? Не говорите, сама угадаю. Нежелательная беременность? Нет, пожалуй нет. На больных вы тоже не похожи, прямо наоборот, я б сказала, что все трое представляетесь чрезвычайно здоровенькими. Так что любовь! Мы любим, а объект любви далек и недоступен, и всё дальше и всё недоступнее. Угадала?
Веснушчатая Эвфемия фон Барут была первой, кто решился поспешно и энергично покивать головой. Первой и единственной. Эленча под взглядом рыжеволосой ведьмы опустила голову, изумленная внезапной уверенностью, что ее приход сюда был полностью бессмыслен, совсем не нужен и ужасно глуп. Что до Электры, то она даже не шелохнулось, уставившись в огонь пустыми глазами.
– Угадала, не угадала? – забормотала рыжеволосая. –
Темнолицая сунула в рот пятерню и уняла отрыжку.
– А вы, –
– Кипи, кипи, котелок, а в нем белладонна, борец, белена. Наклони голову, Эвфемия фон Барут. Вдыхай пар. Вот тебе зеркальце, я тебе даю его. Когда месяц начнет уменьшаться, в день Венеры и Фреи поймай в него тайком отображение твоего любимого. Заверни в овечью шерсть, положи в шкатулку. Посыпь смесью сушеных лепестков роз и вербены. Добавь зелья