В лиловых сумерках разреженный горный воздух отяжелел и стал более весомым. Даже пальмы будто бы склонились под его тяжестью. Джек шарил в кустах, Стивенсы отдалились к противоположному склону холма, а я продвинулась вглубь леса. Что конкретно искать никто не знал, но я не сомневалась, что Амулет не может просто так висеть на ветке под табличкой «Поздравляем с завершением пути!». Естественно, с каждым из нас увязалось по паре солдат, обязанных следить за тем, чтобы мы с Джеком не сбежали, а со Стивенсами не приключилось худого. Но не успела я выйти на опушку меж тонкими искривлёнными деревцами, возбуждённый крик потревожил засевших в кронах птиц:

— Э-ге-гей! Все сюда!

Я почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом от предчувствия: ничто не может пройти гладко. И сгорая от волнения, рысцой побежала на зов, не сомневаясь: они что-то нашли. И оказалась права: стоило спуститься чуть ниже по склону, как меж деревьями проступил силуэт каменного строения. Джек, взъерошенный как кот, которого напугали пылесосом, одиноко стоял перед дверьми небольшой часовни, увитой плющом и позеленённой покрывалом из мха. Из кустов послышалось суматошное шуршание, и на свет заходящего солнца вывалились Стивенсы в обществе солдат, придерживаясь за шляпы и очищая офицерские мундиры от приставучих веток и листьев. При виде часовни все впали в лёгкую оторопь на доли секунды. Я обвела строение настороженным взглядом, и спину закололо иголочками плохого предчувствия.

Часовенка — совсем крохотная — имела преклонный возраст, и из неё уже сыпался песок вперемешку с кирпичами и древесиной: местами обвалившаяся крыша и замшелые стены, изъеденные коррозией, вне сомнения, не видели человеческого присутствия не первый век.

— Если Амулет и правда на этом острове, то кроме как здесь нигде находиться не может.

Я ответила молчаливым согласием.

Пришлось приложить немалое усилие, чтобы освободить вход в часовню от преграды в виде плотного зелёного вьюна. А пока мужчины отдирали его от двери, я нервно грызла ногти. Когда поросль отодралась от каменной стены, дверь, в отличие от неё, совершенно не стала сопротивляться нашему вторжению. Стоило пары толчков — и она звучно хлопнулась на пол. Из темноты прохода повеяло замогильным холодом. Внутри было темно и сыро, как в склепе. Нас с Джеком вежливо «попросили» стать первопроходцами «ненавязчивым» толчком пистолета в спину. Подозрительный запах чего-то гниющего ударил в нос так, что в глазах помутнело. Сзади в руках Стивенсов полыхнули фонари.

— Спасибо! — послышалось рядом. Я скользнула мрачным взглядом по Джеку, невозмутимо выхватившему фонарь из рук незадачливого Фридриха Стивенса, и цыкнула языком. Внутри часовни оказалось совершенно пусто. На холодных кирпичах застыли капельки природного конденсата, а на каждой из четырёх арочных стен изображалась одна из стихий: на восточной синела облупленная краска, которая складывалась в изображение морских волн, напротив неё проглядывалось выцветшее изображение пламени, на южной стене вырисовывались облака на синем небе, а напротив — земляные холмы. Но было здесь и ещё что-то, что неумолимо привлекало внимание. Посередине каждой стены из-под слоя краски выступала маленькая золотая фигурка местного божка с обезьяньей мордой, изображение которого глядело на нас ещё с карты, найденной некогда на Пуэрто Плата. Но одна из фигурок — а именно та, которая была на «земляной» стене — была перевёрнута вверх ногами. Отчасти интуиция, отчасти запах гнили, чувствующийся именно в том направлении — убедили меня приблизиться. Пока Стивенсы и солдаты уныло пинали куски обвалившейся крыши и подсвечивали фонарями на расписные стены, мы с Джеком синхронно — будто он тоже что-то почувствовал — подошли к стене с перевёрнутой фигуркой.