«Господи! — думал он, морщась от дикого сушняка, резкой боли в висках и тремора во всем теле. — Какая ахинея! Надо ж было так с утра нахерачиться!» С другой стороны, что ему еще оставалось делать, если они приперлись сегодня так рано?

«Или вчера?! — Стрельнуло вдруг в голове. — Какое, блин, число? Тридцать первое или еще нет? Вообще, там сейчас какое время суток, над кроватью-то?»

Кряхтя, выполз из своего убежища, покрытый пылью и похожий на жертву землетрясения, только что извлеченную из-под завалов. Пошатываясь, дошел до белеющих в сумрачной комнате настенных часов. Шесть — десять. Ништяк! Шесть — десть чего? Утра или вечера? Нашел телефон и облегченно выдохнул. Все еще тридцатое… Вечер.

«Надо похмелиться! — родилось в голове. — Сейчас ведь припрутся!» Включил в спальне свет, заглянул под кровать. Там валялась пустая бутылка. Внутренне содрогаясь от мысли, что он с утра выпил целый пузырь водки, поставив очередной антирекорд в своем возобновившемся пьянстве, Егор доковылял до гостиной, открыл стеклянную дверцу бара, где стояли запасы средства от пришельцев, налил полную рюмку и застыл, глядя в прозрачную жидкость, в которой странным образом смешивались быстрое облегчение от страданий сегодня и долгая мучительная расплата за это облегчение завтра. Завтра…

Завтра прилетает дочь… А он тут снова бухает… Егор поставил рюмку на барную стойку, оперся руками о длинную столешницу, прижался к ее прохладной поверхности лбом. Нет! Нельзя! Завтра надо быть трезвым. Трезвым и, по возможности, не опухшим… А если эти сейчас явятся? А они ведь явятся, к бабке не ходи!

Пошел на балкон. Курил, смотрел на белую простынь Реки, усеянную, словно клопами, темными точками засидевшихся рыбаков, на горы, еле видные в сизом морозном тумане, на хмурое зимнее небо. Смотрел и думал. Самолет по словам тещи прилетает в шесть двадцать вечера. Паспортный контроль, багаж, такси до Города; у родителей жены они будут примерно в девять, может чуть раньше. Значит нужно продержаться больше суток. Вопрос — как? Ответа не было. Точнее был, но только один. Один единственный ответ, стоявший на барной стойке, в рюмке на длинной позолоченной ножке. Прозрачный, бликующий в свете ламп, такой желанный и, в то же время, отвратительный. Егор повернулся, взглянул через балконную дверь на полную стопку водки и покачал головой.

«Не могу… Не хочу! — решимость крепла в душе и начала задавливать страх. — Пусть забирают, пить я больше не буду!» — вместе с решимостью пришло смирение и спокойствие. «Утащат — значит судьба такая. Надоело прятаться в стакане! Пошли они на хер вместе со своими нитями времени, шумерами и гребаной Нибиру!»