И расправился с яичницей в два счета.

Лира смеялась. Женщина подхватила ее на руки, подняла над головой и засмеялась вместе с ней. Пан снова стал бабочкой, белоснежной и легкой, и заплясал в воздухе с остальными. На сей раз у него все получилось, но Малкольм, глядя на них, вдруг подумал: «А что если ее деймон – не одна бабочка, а все они?»

От этой мысли его бросило в дрожь.

Элис протянула ему ломоть хлеба. Тот оказался свежим и мягким – совсем не то, что черствый кирпич, об который Малкольм едва не обломал зубы в пещере. И на вкус просто был восхитительным, ничего вкуснее он за всю свою жизнь не ел.

– Простите, мисс, а как вас зовут? – спросил он, покончив с хлебом.

– Диания, – ответила женщина.

– Диана?

– Нет, Диания.

– А-а. А скажите… м-м-м… сколько еще отсюда до Лондона?

– О, много-много миль.

– Но ведь до Лондона ближе, чем до Оксфорда?

– Смотря каким путем. По земным дорогам – да, быть может, и ближе. Но все дороги Альбиона нынче ушли под воду, а пути, что ведут по воде, изменились. Что до воздушных путей, то разницы нет: мы как раз посредине.

Малкольм посмотрел на Элис, но ничего не смог прочесть на ее лице.

– Воздушные пути? – переспросил он Дианию. – Неужели у вас тут есть дирижабль? Или гирокоптер?

– Дирижабли! Гирокоптеры! – воскликнула та со смехом и, подбросив Лиру в воздух, заставила и ее рассмеяться. – Да кому они нужны, эти дирижабли? Такие шумные, такие неуклюжие!

– Но вы же не… то есть…

– Знаешь, Ричард, если считать с той минуты, как ты проснулся, мы с тобой знакомы всего полчаса, но я уже могу сказать, что для такого юного мальчика у тебя необычайно приземленный ум.

– Что это значит?

– То, что ты мыслишь очень буквально. Так понятнее?

Малкольму совершенно не хотелось с ней спорить. К тому же, быть может, она и права. Он еще не очень хорошо себя знал, а эта женщина – взрослая, ей виднее.