Старый маг снова замолчал, смотря сквозь меня невидящим взглядом.

— Оно проклюнулось, Лекс, а я понял это слишком поздно, — сказал он едва слышным голосом. — Слишком поздно, дружище. Душа твоей дочери была сильна и светла, а изменения слишком незаметны. Даже когда я лежал на смертном одре, рядом с ним стояла все та же светлая королева эльфов, провожая меня в последний путь. Но все же я знал, что так будет не всегда, предвидел, замечал изменения.

Пауза вновь затянулась.

— Почему ты не уничтожил посох? Неужели эта сила настолько привязала тебя к себе?

Голограмма мага вздрогнула, словно мой вопрос застал ее врасплох, затем отрицательно покачала головой.

— Нет, тут другое. Я просто не смог. У нас ведь не было такого меча как у тебя. Мы как-то попытались расплавить один небольшой осколок в плавильной печи гномов, так взрыв разрушил половину подземного города. Погибло очень много народа. Однако дело даже не в этом, в конце концов, можно было бросить эти осколки в море, раскидать в пустыне, чтобы вода, ветер и время сделали свое дело. Проблема в другом….Понимаешь, после того как пробудилось зерно, оно каким-то неведомым образом оказалось связано с посохом и уничтожив его, я убил бы твою дочь Лекс. Понимаешь это, Лекс, убил бы Эйнураль! — его руки сжались в кулаки, натянув просвечивающиеся сквозь кожу старческие вены. — И дело тут даже не в том, что она была владычицей эльфов и ее смерть скорей всего привела бы к новой войне — это только одна из причин. Главное, ты же знаешь, что я любил ее не меньше чем ты, нянчил с пеленок, был почти как дедушка… любимый дедушка, — прошептал он. — И как я мог это сделать, а?