Сейчас же я сидел на нижних ступенях под светом проклятущих ламп, дающих ложное ощущение дня и режущих глаза свей неестественностью. Я сидел и глядел на мертвеца, которого Сашка до этого отправил в нокаут удачным попаданием кулака. Я смотрел на него с некой отрешённостью и тоской и крутил в руках оружие, подобранное в зарослях после полуночной стычки. Были огромные надежды на допрос террориста, и уже виделись радужные перспективы разоблачения, публичных арестов и прочей мишуры, но пленник, едва придя в себя, откусил сам себе язык и захлебнулся кровью. Сложно представить, что человек в здравом уме может совершить такое, но результат налицо. Вот он, мертвец на полу нашего особняка, прикрытый окровавленной простынёй.

Обыск его одежды не дал ничего. Карманы серой обезличенной робы были совершенно пусты, в них не нашлось ни бумажек, ни личных вещей, ни денег. Необычным было только оружие, обозванное пистолетом-пулемётом, и работавшее по принципу свободного хода затвора, а калибр равнялся восьми миллиметрам, из-за чего у нас не найдётся к нему патронов.

Впрочем, это оружие оказалось не таким странным, как то, что я вертел в руках, и из которого стрелял пришлый, раскушенный пополам тем монстром. Это действительно обрез ружья револьверного типа с барабаном на пять камор под обычный охотничий патрон двенадцатого калибра. Под стволом в цевье был выточен продольный паз, в котором крепилась обычная цилиндрическая батарея от скорострельного карабина Мосина, и разве что электрическая катушка с толкателем затвора отсутствовали за ненадобностью. А ещё к батарее крепился фонарь с зелёным стеклом.

Я щёлкнул выключателем, и на стене возник изумрудный солнечный зайчик, словно в фонаре имелась зелёная фокусирующая линза, собирающая лучи в узкий пучок. Глядя на этот огонёк, я подозвал к себе Никитина.

– Почему ты назвал это оружие бластером?

Сашка пожал плечами.

– Я это… увидел, как оно стену прожгло, и вспомнил. У нас в книжках часто описывают такую придуманную фигню. Она чистой энергией стреляет, и мощнее обычного оружия. Ну, прям, бах, и человек в пепел, – парень опустил глаза и сглотнул, – как тогда. Ему бластером голову сожгло. Жесть, – протянул Сашка.

Я кивнул, понимая, о чём тот говорит, и в то же время легко ухмыльнулся. Порой Никитин выражался так, что не всякий человек из высшего общества может, а порой опускался до уровня дикаря с его непонятными полусловами-огрызками. Жесть, окей, кайф, лол, имхо. Но слова – это показатель мышления не только отдельного человека, но и общества, в котором тот живёт. Вместо: «Осмелюсь предположить, что ситуация весьма прискорбная», он бросит короткое: «Ваще жесть». При всём этом жизнь у них отнюдь не дикая, но ритм она имеет не в пример быстрее того, что течёт у нас. Не знаю, смог бы я сам бы жить в том мире, из которого он прибыл? В мире, где скорость общения важнее наполнения, где счёт времени идёт не на часы, а на секунды. В мире, где не успевают жить.