Он знал, что всякий, глядя ему вслед, увидит лишь рыжий огонек, не более того.

Он обошел беглеца, твердо встал на пути тяжеловесного священника. Давьяну хотелось увидеть его лицо. Увидеть взгляд, когда тот поймет, что сейчас умрет.

Заметив перед собой Давьяна, священник остолбенел. Скулы его разгорелись от быстрой ходьбы, но в остальном он был бледнее призрака. И лицо выражало чистый ужас.

– Смилуйся, – прошептал он и, в спешке попятившись, упал назад. Он, даже сидя на дороге, казалось, отползал, уставившись на преследователя диким взглядом. – Смилуйся. Это не я. Элом клянусь, это не я.

Взгляд Давьяна упал на замаранную одежду священника. Руки до плеч были голыми, и на них виднелись длинные царапины. Испарилось последнее подобие хладнокровия.

Он дотянулся сутью, прижал толстяка к земле. И сосредоточился на его руках. Священник завопил, когда левый мизинец с коротким треском вывернулся назад. Выпустив мизинец, Давьян перешел к следующему пальцу. Хруст. Хруст. Хруст. Хруст. Давьян едва ли сознавал, что делает. Он желал одного – чтобы этот человек ощутил ту же боль, какую чувствует он. Или хуже.

Он продолжал. Когда он доломал пальцы на ногах, вопли священника перешли в слабый скулеж.

Давьян нахмурился. Так не пойдет. Этот человек еще ничего не прочувствовал.