– Я ж почему спрашиваю? Сама младшенькая росла, любимая… Так меня три сестры старшие уж так обижали, так обижали! Ляжем, бывало, спать, всяку ночь косу мне к полену привяжут, а то вовсе к полатям… А ведь родные сестрицы были, не приёмные какие. Смотрю я на твоего-то, Равдушенька, и уж так боязно мне! Подкидыши, они точно кукушата бывают! Только мать зазевайся… р-раз – птенчика из гнезда вон! Видела намеднича, странно Светел твой на малого смотрел…

Равдуша вовсе разволновалась. Успела пожалеть, что погнала Светела в лес. Что Жогушку с ним отпустила… зазевалась…

Корениха нехотя подняла глаза от работы. Она помнила, как ещё прежде Беды Носыня оговорила бабу, только вставшую после родов. «Рано вышла, лиха не нагуляй!» Баба испугалась, слегла в горячке, едва выходили.

– Ты, Шамшица, – молвила Корениха, – не думаешь ли, что мой сын зря принял мальчонку? Злым вырастил?

Розщепиха не смутилась нимало:

– Про сына твоего словечка зря не скажу. Только детки, ох, норовом не в отца! Жог, он степенный был, строгий, думчивый. А малой всё, слышу, смеётся… Умён ли?

Корениха белыми зубами перекусила нитку. Росомаха у неё в руках задвигалась, ожила, обратила когтистые лапы на Розщепиху.

– Твоими молитвами, Шамшица. Не жалуемся.

– На старшенького, – вздохнула большакова сестра, – ты тоже не жаловалась, да сама же его… И в Житой Росточи небось лиха посмешками допросился… Я же почему говорю? Ясны пуговки, не со зла! Сердце изболелось, дай, думаю, загляну, потолкую.

Бабушка пожала плечами:

– Толкуй, стало быть.

Взяла крохотный гребешок, слаженный Светелом из тех же костей, начала охорашивать куклу. Намеренно подсовывала на глаза Розщепихе, пусть бы та занялась: лапы кривы, хвост не порато пушист… Но нет, Розщепихин нос глядел мимо.

– Я же почему, – повторила она, – спрашиваю, малой-то умён ли у вас? На него теперь вся ваша надея! Пасынок, он ведь что?

– Пасынками, – проворчала Корениха, – заборы подпирают. Светел мне внук, невестушке – сын.

Розщепиха улыбнулась. Мудрая, видевшая жизнь женщина, пришедшая наставить на ум двух молодых дур, а те уши пальцами затыкают.

– Сын-то сын, – сказала она. – Всё едино, как ни зови его. Моё дело сторона, и то всякий день от него слышу: уйду да уйду прочь. Вырастили горехвата!

– Неправда твоя, тётенька Шамшица, – отважилась вступиться Равдуша. – Сынок добрый у меня. Мы за ним…

Взгляд матери быстро обежал избяные углы, не ведая, на чём первом остановиться. Дров – полная стена, печь огоена, полы в узорной берёсте, ступать жаль… Всё Светел, всё руки его.

– Вот! – Равдуша указала на полицы. – Сама глянь, тётушка, зря ли лавки просиживает!