Тарашечка повернулся к советчикам, поблагодарил за подсказку, даже поклонился, мотнув длинным хвостом колпака. Снова подобрался к старухе, дёрнул за рукав. А когда та оглянулась – вынырнул позади, ловко сцапал горшок, да и был таков.

Зычно взревел рожок, загремел бубен.

Пятерушки несколько раз промчались вдоль занавеси, радуя позорян: проворный Тарашечка с горшком – и всклокоченная карга, бессильная его изловить. Она то и дело спотыкалась, падала, с каждым разом всё непристойнее и смешнее. Гудильщики вели разудалую плясовую.

Народ топал и хлопал, Ворон почти решил, что сейчас действо закончится, но какое! Рожок вскрикнул и пугливо замолк. Хрипловатый голос гудка съехал так, словно кому-то дали под дых, и лишь бубен продолжал зловеще гудеть. На пути Тарашечки выросли двое стражников – синие кафтаны, зубастые жестокие рожи. Воришка так в них и влетел. Согнулся, замер, обречённо свесив колпак. Выскочила старуха, принялась махать руками, изобличать.

Ворон уже ждал: сейчас снова не обойдётся без падения и задранного подола. Он вдруг представил, как в следующий торговый день на его месте в толпе будет стоять Ветер. Стоять, сжимая под плащом не знающий промаха самострел… Потому что нельзя похабничать над Матерью, нельзя срамословить и хохотать, вышучивая Её гнев. Ибо родимой, наказавшей дитя, во сто крат больней, чем настёганному!

И полетит певчая стрела в отмщение Справедливой.

И попадёт в цель.

А учителя тотчас схватит сотня рук и…

…У занавеси отчаянное веселье погони сменилось заунывной тоской. Синие кафтаны взялись водить пойманного туда и сюда. Тарашечка, опутанный толстой верёвкой, ковылял понурясь, нёс на шее поличное – тот самый горшок. За спинами стражников ликовала старуха. Метала рукавами, плясала во все ноги, вскидывая подол.

– Тарашечка! – не переставая играть, окликнул понукалка. – Куда ведут тебя?

Болванчик в ответ гнусаво провыл:

– На кобылу ведут, положат под кнут!

И всё шествие медленно скрылось за занавесью, как в болоте погрузло.

Потом, под угрюмые раскаты бубна и плач гудка, так же медленно всплыла кобыла с лежащим на ней похитителем: руки свешены, рядом поличное. Странно гляделась злая улыбка деревянной рожицы, воткнувшей нос в косую теснину. На безликих лицах домашних кукол нужное выражение хоть можно было домыслить…

– Слышь, Тарашечка! – подал голос гудошник. – Сильно ли тебя, бессчастного, казнить будут?

– Взял чуть всего-то, а драть велели без счёта! – истошно заверещал безобразник. – Лишают жизни святой за горшок пустой!

Начали ждать палача. Тот медлил, не показывался.