Когда Ворон торопливо чмокнул её, выскочил из чулана и убежал как настёганный, Надейка некоторое время недоумённо трогала пальцем губы. Потом начала сползать в прежний полубред, полусон. Вялой рукой нашарила рядом кугиклы. Вот бы дикомыт снова приснился, он ведь их сделал. Надейка поднесла сверлёную деревяшку ко рту, слабо дунула.

– Жила я… в красных… теремах…

Вроде были ещё слова, но она их не помнила. Силы кончились, девушка задремала. Еле внятные отзвуки пения, проникавшие со двора, достигали спящего слуха. Надейка слышала колыбельную. Подошла мама, склонилась, погладила по голове. Они опять укрывались в сугробах, мама обнимала её, загораживала от метели… вот только холод полз по ногам, добирался до живота…

Надейка вздрогнула и очнулась. Жирник ещё горел. Приподняв голову, девушка увидела сброшенное одеяло и… свою распахнутую наготу. Страшную, стыдную. Рубашка задрана до груди, живот и бёдра с пятнами ожогов не прикрыты даже повязкой.

«Кобоха придёт… раскричится… срамить будет…» – испугалась Надейка. Стала искать тряпку, чтобы не марать сорочки сукровицей и гноем. Но тряпки не было – сдёрнув, Ворон скомкал дрянную ветошку, выкинул вон. Шарящая рука царапнула ногтем бедро, просто по свойству больного места неизменно оказываться на пути. Надейка ахнула, замерев в предчувствии боли… К удивлению, боль так и не настигла её. Отросший ноготь ткнул беззащитную плоть словно сквозь одеяло. Ожоги покрывала гибкая мутноватая плёнка, гладкая, прочная, как чешуя коропа. Девушка вспомнила глаза дикомыта, пылавшие бешеной надеждой. Прислушалась к себе… поняла: снадобье, которое он так поспешно размазывал, начало творить обещанное волшебство. В сознании понемногу рассеивался дурнотный туман. Надейка словно выбредала к свету и ясности из густого паоблака, в котором блуждала седмицами.

Она осторожно расправила рубашку, немного передохнула, стала тянуть к себе одеяло. Что-то сухо прошуршало. Надейка удивилась, сунула руку, почувствовала под пальцами берестяные листы. Вскроенные сколотни упорно свивались трубками. Из самой середины выпала пригоршня костровых углей, завязанных в лоскуток. А ещё – розовая раковина завитком. Девушка взяла её, улыбнулась, вновь закрыла глаза.

Когда дверка заскрипела, она тотчас проснулась. Успела испугаться: Кобоха!.. Ругать будет!.. Но это была не Кобоха… и подавно не Ворон.

– Надейка… спишь? – окликнул робкий голосок.

– Живу, Сулёнушка, – отозвалась она.

Чернавка забралась к ней в чуланчик. Надейке сразу бросилось в глаза – Сулёнка смотрела опасливо. Так, словно больную нежданно приблизил державец. Поправится, станет на поварне главной хозяйкой, начнёт обиды припоминать. Надейка не придумала ничего лучше, чем спросить: