Парни и девки в черёд выскакивали показать удаль. Крик, топот, хлопки! Лишь одна рогожница молчком сидела в углу, больными глазами поглядывала на твёржинского гусляра. Её звали Полада.

Шутки, конечно, крутились вокруг Гарки с Убавой. Когда Небыш завёл левобережную песню про горечь замужества, его заглушили насмешками:

– Не наша это вера – жён бить!

– Попробовал бы…

– Ишутку того гляди туда отдавать.

– Ох, раскаемся…

– Кайтар не такой! – Светел окончательно сбил песню, был готов хоть струны Небышу оборвать. – Кайтар мне друг!

Храбрые ткахи опять не дали вспыхнуть ссоре.

– Светелко! А четвёрочку можешь?

Это была новая и мудрёная плясовая забава, подхваченная в Торожихе. Её затевали, когда не видели старики. Срам сказать! Парни с девками брались за руки, плясали четами, отчего взрослые норовили схватиться за хворостину. Когда же творить коленца, на лету меняясь дру́жками, принимались враз четыре четы, за дверью выставляли сторожа. Светел отряхнул усталость, заважничал:

– Обижаете, красёнушки! Как не мочь!

Чтоб затеять четвёрочку, гусляр изволь на зубок, со всеми разноголосьями, усвоить шесть наигрышей. «Знакомство», «девок нарасхват», «чижика», «толкушу», «подгорку»… и, конечно, «гусачка́», излюбленного в Затресье. Каждому парню помоги явить доблесть, девке дай проплыть белой лебедью, величавой, неприступной, желанной…

– Ты кваску попей, Светелко. Пирожком подкрепись.

– А нам квасу? – весело спросил Гарко.

Убава задорно подбоченилась:

– Был квас, да не было вас! Не стало ни кваси́ны, тут вас приносило!

Для Гарки с Убавушкой Светел был готов ещё не так расстараться. Приросла бы Твёржа новым домом, вошла бы в тот дом славная молодая хозяйка… Опёнок благодарно хлебнул вкусного сыровца, отказался от угощения, чтобы не начало клонить в сон. Потёр руку об руку, торопясь снова взяться за струны. Поймал взгляд затресского гусляра.

– Зачинай, – сказал тот. – Подыгрывать стану.

«Аодх! Брат!..»

Светел настолько не ждал беззвучного оклика, что отозвался вслух: