Злат не сдержал уже настоящего удивления:

– А мы совсем другое слыхали. Будто дикомыты его… Так, стало быть, крови на тебе нету? Или всё-таки есть? Исповедывай!

– Перстом не тронул, – усердно правился маяк. – Бакуню молодой один порешил, Лутошкой люди зовут… ни при чём я!

– Уж так ни при чём? А навёл кто, снова не ты?

– Истинно, не я! Я же что, моё дело маячить… злые дела на добрую пользу обращать…

Из лесу вновь донёсся вой, звучавший голодом и надеждой.

– Не унимаются, – зашумели походники. – Не до конца ты, Хобот, душеньку опростал!

Торговец краденым затрясся, заплакал, только слёз не было.

– Сосед повольничков навёл, достатку завидуя… Лигуем зовут…

Ворон подошёл, неся большую тёплую кружку:

– Испей, Хобот.

– Не стану! И так нутро печёнками выпадает…

– Пей, – ласково повторил Ворон. – Не то шею сверну.

Хобот взял кружку. Выхлебал, стуча зубами по краю. Дико огляделся кругом… Схватил рукой живот, закатил глаза, свалился. Лицо – острый нож, мокрая борода торчком, рот нараспашку…

– Помер! – ахнула стряпея.

– Спит, – невозмутимо ответил Ворон. – Проснётся здоров. Погоди ещё, завтра всю завариху у тебя съест.

Всё сбылось близко к тому, как предсказывал дикомыт. Утром Хобот не то чтобы проснулся здоров, но хоть проснулся. Не осквернил наглой смертью дорогу и поезд, а главное – жениха. Вчерашнее помнилось крайне смутно, морока от яви не разберёшь. Сперва маяк отсиживался на своей нарте, врастопырку на тюках, так никем и не потревоженных. Когда надоело мотаться вперёд-назад с движением потяга – обулся в лапки, пошёл. Псы крутились у него за спиной. Нюхали след, примеривались к изгвазданной шубе. Хобот зверовато оглядывался, замахивался кайком:

– У, про́пасть…

Всех пуще на одного кобелька, звонкого, куцехвостого. Тот не отставал.