Ворон запел. Сначала негромко.

Рука яростно пустилась по струнам, голос хлынул, раскатился, могуче взлетел:

Маленький короб гудел, рокотал, вещал человеческим языком. Злата пробрала дрожь, он быстро посмотрел на Улеша. Несчастный Кокурин пасынок, названный в честь дважды потерянного, сидел бледный. Захлёбывался горьким лекарством, уже чувствуя, как начинается исцеление.

Злат вдруг подумал о своём обидчике-отце. И сразу, скачком, о невесте, ждавшей избавления в Ямищах. Почему-то он нимало не сомневался в посрамлении вероломца, даже не гадал об успехе, пёкся о том, что будет после. Как он Чаянушку за белы руки возьмёт? В глаза ясные взглянет? Узнает ли в ней ту, с кем день за днём сто лет не соскучится?

Крылатый голос горевал, отчаивался, возносил к незримой звезде.

– Вот, – сказал Ворон.

Ещё через седмицу Златов поезд, обойдя с севера Кижную гряду, прибыл во владения Десибрата Головни.

Воронята

Воронята

Надейка теперь жила хорошо. Слишком хорошо. Так, что мама за голову бы в испуге схватилась: «Куда высунулось, дитятко? Пропадё-о-ошь…»

Мама то и дело оглядывалась через плечо.

Всё равно не убереглась.

Надейка поднималась узким всходом, закрученным противосолонь. Ворон объяснял: так, если что, казалось сподручней отбиваться царевичам Ойдриговой ветви. Они все были левши.

Ещё Ворон зачем-то выучил Надейку читать. Однако дееписания древних царей девушку не влекли. Ну разве буквицу замысловатую подсмотреть. Шитые прикрасы богатых одежд… И скорей снова за травники, сохранившие резной лист чистотела, нежные усики повилики. Чтоб летел над берёстой заточенный уголёк, рождая новый узор…

Лыкаш придумал нанести один из хитрых Надейкиных «завитков» на масло и топлёное сало в горшочках. Кобоху потом месяц спрашивали, не захворала ли. Отчего невесела сделалась, с лица спала…

Костылики негромко брякали по треугольным ступеням. Посохи выгнул Ворон. Удобные, невесомые. Как лапки-самоходы, что носили по чужедальним снегам его самого.

Правду молвить, в сошках для ходьбы Надейка не сильно нуждалась. Ворон и это растолковал. Взял под мышку клюку, сделанную для невелички Надейки. Согнулся корягой, сбросил волосы на глаза. Гадко затрясся, заскулил, выставил горсть…

Вышло до того убедительно, что Надейка попятилась, отмахнулась руками:

«Ну тебя!..»