Мать с дочерьми вплоть до старого поля молча шли за санями. Иначе – на миру срам, иначе – сор из избы: неладно живут!

Оботуры шагали угрюмо, тяжело, мотали лобастыми головами. Артачились как могли. Цепь лязгала, Хлапеня еле справлялся. Одно слово, Бакунины! Хозяин к родителям отошёл, а упрямство осталось. Только на быков пересело. Рога им, что ли, спилить, чтобы лютости поубавилось?

У самого въезда в чащу Лигуй выглянул из болочка.

– Ложе брачное мягчи, девка! – крикнул Чаяне. – Может, прямо завтра жених изведать захочет, честно ли тебя мать сберегала!

Ражие парни заулюлюкали. Посыпались шуточки, весёлые намёки из тех, без коих свадьба не свадьба. Чаяна покраснела, закрылась воротником. Под злой рёв оботуров, под ярое хлопанье пу́ги походники и сани скрылись в лесу.

Здесь им была не своя круговенька, небо мрело всё гуще, но опять спасибо Бакуне. Зряче, хорошо разметил дорогу, не заплутаешь. Да и Порейкин вчерашний след бежал впереди. Вёл, подсказывал, ободрял.

Когда скрылись из глаз, мать и дочери повернули, тоскливо потянулись домой.

– Мамонька! – вдруг вскинулась Аюшка. – Он же, дядька противный, с лучшими ватажниками ушёл! Если нам сполох кликнуть? Лигуевичей, кто остался, в клети запрём! Ворота крепко заложим!

Удеса задумалась. Она двадцать два года вела дом. Провожала супруга то в лес, то на промыслы, то на торг. Вместе с ним решалась в Ямищах основаться.

– Нет, – сказала она. – Приедет без жениха, долго ли против него выстоим? Только верных людей без толку загубим. А с женихом об руку пожалует, начнёт доброго молодца под себя гнуть… на тебя, Чаянушка, будет наша надея. Авось ночная кукушка дневную перекукует… Дитятко болезное! Ты что там шепчешь такое?

Старшая впрямь творила святые знаменья, губы дрожали.

– Отика вспомнила, – ответила она погодя. – Здесь вслед махали ему. А больше не видели…

Аюшка притопнула валеночком:

– Дядьку Гольца бы в неворотимую сторону унесло! Не видеть бы его, противного, больше ни живого, ни мёртвого! Слыхом вовсе не слышать! Па́деру ему в глаза, сувой на голову, синий лёд под пяту!

Холостые слова упали на снег. По сказанному лишь в дивных сказах сбывается, наяву чудес не велено ждать.

Пальцы гусляра

Пальцы гусляра

За уродливыми останцами Зелёного Ожерелья, некогда спасшего город, раскинулось Дорожное поле. Южней Выскирега бывшие отмели резко сходили на нет. Северней – достигали десятка вёрст в ширину и, нарушаемые лишь устьями заливов, тянулись проезжей дорогой до самой Светыни. С востока горбился материк, обращённый Бедой в сплошные шерлопы. С закатной стороны зримо представала граница, где прибрежные отмели сменяла пучина. Там, внизу, лежал покрытый льдами Киян.