– Я принесу тебе мускус и розовое масло, – говорю хиене. – Я давно должна была понять, что радость нужна каждому. И отдых. И свой свет… Я принесу.
Отступаю на шаг и дергаю обмякшую Мари за шиворот. Она падает навзничь. Некоторое время лежит, тупо созерцая потолок. Раскрывает рот, как полудохлая рыбина… сипит. Моргает. Вот, оттаяла: начинает хрипеть… орет громче, громче, громче! Двигаю стул, сажусь и слушаю. На душе зреет нарыв. Когда лопнет, я тоже смогу орать. Но не здесь, не теперь.
– Ты, хватит. Иначе макну мордой в смерть еще раз.
Говорю негромко, даже не пытаясь перекрыть ор. Она слышит. Не хочет, а все равно слышит. Мы только что
– Замолчи. Я и так на пределе, еще капля, одна капля, и ты поймешь, что покуда побывала на пороге, а можно погрузиться и глубже.
Мари икает, дёргается… и затыкает рот ладонью. Давится, корчится, но молчит.
– Мы не станем обсуждать глупости о том, что мне можно делать по мнению храма, кому я обязана и кому принадлежу. Это именно глупости. Я принадлежу порогу, и лучше вам всем не лезть в тень. Стойте с свете солнечном и молитесь усердно, чтобы я тихо таилась у порога и приглашала на свет… своих знакомых. Можете ли вы убить меня? Да. Но вряд ли это будет бесплатное дельце. И точно уж, никакой выгоды оно не даст, – я усмехнулась, хотя весело мне не было. – К делу. Кто все спланировал? Кто стоит за тобой со стороны храма?
– Я сама. Я хотела…
Давлюсь смехом, и мне очень больно. «Она сама!»… Яков всех обвел вокруг пальца. Не одну меня, всех! Даже Микаэле, что уж говорить о Мари. Это ничтожество он использовал с самого начала! Яков уж точно понимал, что Мари жаждет славы и власти. Когда пришло время, он предложил ей то и другое…
– Убирайся. Захочешь рассказать, что я мара – говори кому угодно. Но спрошу я с тебя. Или хиена спросит. Там, за порогом.
Она икает, дёргается и ползком убирается из комнаты. Замирает у порога, подвывает, трижды пробует пол рукой, икает и всхлипывает… Никак не поверит, что там больше нет тьмы, нет хиены и прочего, что недавно привиделось. Наконец, Мари себя превозмогает и ныряет в щель, мосластые коленки дробно стучат по полу – дальше, дальше. Определенно, в этой жизни мы не встретимся. И храм меня искать не станет. Вряд ли я единственная мара на свете. Но мы все, как я теперь понимаю, люди тихие. Мы предпочитаем тень.