Поезд уже рядом. Ревет пар, стучат колеса, блестит медь, вспыхивают стеклянные улыбки солнечных зайчиков… смотрю и думаю: почему я не открыла цветочный магазинчик вот хоть здесь, на станции? Как-то не сложилось. В прошлую весну я была слишком грустной, цветы вяли от моих рук. В эту на душе полегче… но я не спешу.

– Для «Шафрана»! – кричу сегодняшнему почтовику.

Отступаю в сторонку и жду, пока мимо пролетят все нужные тюки и мешки.

Когда позапрошлой осенью я нахально явилась к Мергелю и сразу сказала, что буду жить у него долго и даром, за «спасибо», он не прогнал, даже ни о чем не спросил. У нас – легчайшие отношения взаимной неденежной выгоды. Я выслушиваю его и помогаю растить «пиёны», он не мешает мне молчать и чудить… Впрочем, он и сам чудит! Год нудно и склочно разводился с полезной женой, одновременно присматривая бесполезную – «для души, Юлька, ты ж понимаешь, ась?»… Теперь луговской тараканище снова женат, и вроде бы удачно. Дома сидеть этой супруге запретил – квашней станет – и обустраивает ей трактир. Говорит, для развлечения. А я верю. Зачем все усложнять и вдумываться?

Паровоз выждал минуту, дал гудок, поезд натужно провернул колеса по первому разу… и застучал прочь от Луговой, ускоряя ход. Я оглянулась на кучу тюков и мешков. Хорошо весной. Работы много, рвать душу переживаниями – некогда.

– Барышня-а, – оклик из-за спины прозвучал очень знакомо. – А не ваш ли там шарабан? Мы с братом в село, значит, путь держим. Ну и помогли бы с погрузкою, а?

Оборачиваюсь и заранее хмыкаю от смеха. Так и есть – он! За полтора года, пока мы не виделись, сделался шире и солиднее. А вот повадки… ничего не переменилось. Стоит на рельсе, качается с пятки на мысок, хитро щурится и корчит простака.

– Где чемодан без ручки, налетчик?

– Вот ручка без чемодана, – и правда, держит на ладони. Глаза такие честные, аж хочется перепрятать кошелек. – Так это… загружать уже? Попутчиков берете без счету? Нас много, у нас вся семья работящая.

Двигается в сторону… и я наконец вижу «работящую семью» – у края насыпи стоят Микаэле и Йен. Мир с ума сошел! Быстро осматриваюсь – ни охраны, ни машин, ни хотя бы экипажа или пары коней.

– Мы из дома сбежали, – улыбка у Йена прежняя, задорная и плутоватая. Он подрос и стал совсем тощий, но это особенная худоба сильного, тренированного тела. Что еще изменилось? Волосы: курчавятся, постепенно приобретают обычный для Ин Тарри золотистый оттенок. А голос такой же писклявый: – Папа сказал, пора сбегать, а то привыкну к дворцу, стану грустный и серьезный. Одна беда, он сам не умеет сбежать из дому, даже совета дельного не дал. Вся надежда на дядьку Яра.