— О, будешь писать? — снисходительно спросил отец. Он улыбнулся мне, а я ясно ощутила, как Майлд и Тавия обменялись удивленными взглядами за моей спиной. Слишком много и слишком быстро они узнавали меня, но это не важно. Может быть, моя жизнь станет легче, если он прекратят считать меня дурочкой?

— Да. Буду, — твердо сказала я. Он говорил так, будто это просто мой случайный каприз, а не важный вопрос. Разве он не понял, что это особенный сон? Я решила объяснить.

— Сон о золотом и черном. Цвета были очень яркие, и все в нем казалось очень большим, таким большим, что видно было каждую мелочь. Он начался в саду мамы. Лаванда тяжелела от пчел, в воздухе висел сладкий аромат. Я была там. Затем я увидела длинную аллею, ведущую к дому. По ней двигались четыре волка, по двое. Белый, серый и два красных. Но они не были волками, — я на мгновение замолчала, пытаясь найти название этим существам. — Они не были прекрасны, как волки, у них не было волчьей гордости. Поджав хвосты, они крались по дороге. У них были круглые уши, открытые красные слюнявые рты. Они были злые… нет, не так. Они были слугами зла. И пришли охотиться на тех, кто служит добру.

Улыбка отца стала озадаченной.

— Очень подробный сон, — сказал он.

Я повернулась к Тавии.

— Кажется, бекон подгорел, — сказал я, и она вздрогнула, будто я ткнула ее булавкой. Она повернулась к сковороде, где тлели полоски мяса, и сняла их с огня.

— Так и есть, — пробормотала она и занялась ими.

Я повернулась к отцу. Прежде чем заговорить, я съела пару кусочков хлеба и запила их молоком.

— Я же сказала, это особенный сон. Он будет продолжаться, и я обязана запомнить его и спрятать.

Улыбка сползла с его лица.

— Зачем?

Я пожала плечами.

— Я просто должна. Он ведь гораздо длиннее. После того, как прошли ложные волки, я нашла на земле крыло бабочки. Я подбираю его, но оно растет, все больше и больше, а под ним оказывается бледный человек, белый как мел и холодный, как рыба. Я думаю, что он мертв, но он открывает глаза. У них нет цвета. Он не говорит, только протягивает ко мне руку. Он умирает, и его глаза становятся рубиновыми…

Мой отец поставил чашку на край блюдечка. Она наклонилась и упала, разливая чай по столу.

— Проклятье! — закричал он незнакомым голосом и внезапно вскочил, опрокидывая скамью.

— О, сэр, не беспокойтесь, я все уберу, — воскликнула Тавия и схватила тряпку.

Мой отец отошел от стола, тряся обожженной рукой. Я съела последний кусок поджаренного хлеба с маслом. После таких снов я просыпалась очень голодной.

— Скоро приготовится бекон? — спросила я.