Он замолчал. Я подумал, что он заснул. Как мог он заснуть посреди такой ужасной истории? Когда он снова заговорил, его голос стал хриплым.

— Они считали, что я солгал им. После того, как они… схватили меня.

Он замолчал. Я слышал, как старается, чтобы голос не дрожал, когда он вновь заговорил:

— Сначала, когда мы вернулись, я и Прилкоп, они выражали нам почтение. Начались долгие вечера пиров, и они просили нас снова и снова рассказывать о каждом моменте того, что мы видели и что делали. Писцы все записывали. Это… это ударило мне в голову, Фитц. Быть удостоенным такой чести и славы. Прилкоп был более сдержан. Однажды он исчез. Они сказали мне, что он решил посетить свою родину. Но шли месяцы, и я начал подозревать, что мне лгут, — он закашлялся. — Я надеюсь, что он сбежал или умер. Ужасно думать, что он до сих пор в их руках. Но тогда начались их бесконечные расспросы. А потом, после того как они открыли, что же собственно ищут, а у меня так и не нашлось ответов для них, ночью они вывели меня из комнаты. И начались пытки. Поначалу все было не так уж плохо. Они настаивали, что я знаю, и что если меня долго не кормить или держать в холоде, я вспомню что-нибудь, сон или случай. И я поверил им. Я пытался вспомнить. Но в то же время я впервые послал гонцов к тем, кто мог что-то знать, чтобы предупредить их, чтобы они спрятали ребенка, пока не я приду за ним.

Загадка разрешилась. Послание, отправленное Джофрон, и ее настороженность сразу обрели для меня смысл.

— Я думал, что я был осторожен. Но они узнали. Они снова заперли меня. Кормили и поили, и ничего не спрашивали. Но я слышал, что они сделали с теми, кто помогал мне. О, Фитц. Ведь они были совсем дети!

Он вдруг задохнулся, а потом внезапно заплакал. Я хотел подойти к нему, но у меня не было для него утешения. И я знал, что ему не нужно ни сочувственных слов, ни теплых прикосновений. Он не хотел ничего из того, что не смог дать этим жертвам. Так что я вытирал слезы со своих щек и ждал.

Наконец он закашлялся и натянуто произнес.

— И все же. Были те, кто остался верен мне. Время от времени, они присылали мне сообщения, давали знать, что еще двое смогли сбежать и попробуют предупредить моих друзей. Я хотел сказать им, чтобы они прекратили, но не мог ответить на их сообщения. В те годы Слуги взялись за меня всерьез. Время боли сменяло время одиночества. Голод, холод, безжалостный свет и жар солнца, а затем — искусные пытки.

Он замолчал. Я знал, что его история не закончена, но решил, что он сказал столько, сколько смог произнести вслух. Я оставался, где был, прислушиваясь к пламени, к треску горящего дерева. В этой комнате не было окон, но я слышал отдаленный вой ветра в печной трубе и понял, что буря набирает силу.