Джезаль, моргая, смотрел в зеркало, бритва висела в безвольной руке.

Всего несколько мгновений назад он думал о путешествии, которое благополучно завершалось, и поздравлял себя с тем, что узнал так много. Терпимость и понимание, мужество и самопожертвование. Он вырос как мужчина. Он сильно изменился. Теперь поздравления казались неуместными. Может, зеркало и старое, отражение в нем темное и мутное, но сомневаться не приходится: его лицо превратилось в развалину.

Приятная глазу симметрия пропала навсегда. Идеальную челюсть резко скосило влево — одна сторона явно была массивнее. Благородный подбородок скрутило под неопрятным углом. Шрам, который на верхней губе начинался едва заметной линией, раздваивался и грубо врезался в нижнюю, оттопыривая ее и придавая Джезалю злодейский вид.

Никакие усилия не помогали. Улыбаться — получалось только хуже, открывались уродливые дыры в зубах, больше подходящие кулачному бойцу или бандиту, чем офицеру королевской охраны. Единственным утешением было то, что он, вполне вероятно, погибнет во время обратного путешествия, и никто из старых знакомых не увидит его в таком обезображенном виде. Слабое утешение.

Слеза капнула в таз, стоящий перед Джезалем.

Тогда он сглотнул, судорожно вздохнул и вытер мокрую щеку тыльной стороной ладони. Он выпятил челюсть — какая уж была — и крепко ухватил бритву. Повреждения случились, и поправить ничего нельзя. Возможно, он стал уродливей, но он стал и лучше; и, в конце концов, как говорит Логен, он еще жив. Джезаль взмахнул бритвой и сбрил клочковатые, беспорядочные волосы с щек, перед ушами, с горла. На губе, подбородке и вокруг рта он оставил как было. Борода будет хорошо смотреться, подумал он, вытирая бритву насухо. Или хотя бы немного прикроет его уродство.

Он потянул к себе приготовленную для него одежду. Пахнущая плесенью рубашка и штаны древнего и потрясающе немодного покроя. Одевшись к ужину, Джезаль чуть не рассмеялся, глядя на бесформенное отражение. Легкомысленные жители Агрионта вряд ли узнали бы его.

Вечерняя трапеза совсем не соответствовала представлениям Джезаля об угощении у важной исторической фигуры. Серебро совершенно потускнело, тарелки были потертые и надтреснутые. Сам стол так кренился, что Джезаль все время опасался, что вся еда соскользнет на грязный пол. Блюда подавал все тот же неторопливый дворецкий, с той же расторопностью, с какой отворил им дверь. Каждая перемена была холодней предыдущей. На первое был вязкий, потрясающе безвкусный суп. Следом шла рыба, пережаренная настолько, что от нее остались почти одни угольки. Напоследок — кусок мяса, настолько недожаренный, что казался почти живым.