Сезария, нагнувшись, шепнул что-то Коске на ухо. Новый капитан-генерал подскочил как ужаленный.

– Отдать их герцогу Орсо? Ни за что! Сегодня у нас праздник! Все счастливы, все ликуют! Никаких убийств. – Он замахал на Монцу рукой, словно выгоняя кошку из кухни. – Можете идти. И завтра к нам лучше не заглядывайте. Возможно, настроение у нас будет уже не такое праздничное.

Монца шагнула к нему, готовая разразиться проклятьями. Раздалось бряцанье металла – капитаны схватились за оружие. Балагур, расцепив скрещенные на груди руки, без всякого выражения на лице преградил ей дорогу. Она остановилась и скрипнула зубами.

– Мне нужно убить Орсо!

– И если тебе это удастся, брат твой оживет? Да? – Коска склонил голову набок. – Рука у тебя станет здоровой? Нет?

Монцу пробил озноб, кожа покрылась мурашками.

– Он этого заслуживает!

– Многие из нас этого заслуживают. И все расплатятся, так или иначе. Но сколько народу втянешь ты тем временем в свой водоворот убийств?

– Ради Бенны…

– Нет. Ради себя самой. Я понимаю тебя, не забывай. Побывал на твоем нынешнем месте – побежденный, преданный, опозоренный – и мне открылось то, чего не знают другие. Пока у тебя есть цель убить кого-то, ты прежняя Монцкарро Меркатто, грозная и беспощадная. Но кто ты без цели? – Коска скривил губы. – Одинокая калека с кровавым прошлым.

Горло у Монцы сжалось.

– Пожалуйста, Коска, ты должен…

– Ничего я не должен. Мы квиты, помнишь? Даже более чем квиты, сказал бы я. Проваливай с глаз моих, змея, пока я не отправил тебя в сердцах к герцогу Орсо. – Он глянул на Трясучку: – Тебе нужна работа, северянин?

Тот скосил на Монцу здоровый глаз, и на мгновение ей показалось, что он сейчас скажет «да». Но Трясучка медленно покачал головой.

– Останусь при той, что уже есть.

– Верность, да? – Коска фыркнул. – Осторожней с этим вздором, он способен убить. – По палатке прокатились смешки. – В Тысяче Мечей нет места для верности, правда, парни? Мы из этого ребячества уже выросли!

И снова смех и ухмылки, обращенные к Монце…

У нее закружилась голова. В палатке вдруг стало разом слишком светло и слишком темно. Пахнуло чем-то мерзким – то ли потом, то ли кислым вином, то ли подгорелой стряпней, то ли выгребной ямой, отчего свело желудок и рот наполнился слюной. Покурить бы… о, покурить… Она развернулась на каблуках, пошатнувшись при этом, протолкалась меж скалящими зубы капитанами и выскочила из палатки наружу, под ясные утренние небеса.

Там оказалось еще хуже. Солнечный свет полоснул по глазам ножом. Со всех сторон на нее уставились десятки, сотни лиц. Любопытствующее скопище подонков. Монца старалась смотреть вперед, только вперед, но не могла сдержать предательского трепетания век. Старалась идти как всегда, гордо вскинув голову, но колени тряслись так сильно, что все видели это, она не сомневалась. Ощущение было такое, словно она долгое время не позволяла себе чувствовать страх, слабость, боль, и те скопились где-то и теперь обрушились на нее, беспомощную, гигантской волной, погребая под собою. Холодный пот струился по всему телу. Рука болела до самой шеи. Все знали, что она проиграла. Все видели, что она такое на самом деле. Одинокая калека с кровавым прошлым, как сказал Коска. Желудок вновь свело спазмами, горло обожгло едкой горечью. Мир вокруг покачнулся.