Львица все еще не плачет.

В камеру входит Комендант, быстрым взглядом окидывает тела.

– Ты сильна, Мирра, – признает она, и в ее бледных глазах светится что-то вроде восхищения. – Сильнее, чем была моя мать. А знаешь, я собиралась оставить твою дочь жить.

Мама вскидывает голову. Все ее существо наполнено отчаянием.

– Разве это жизнь? – выговаривает она.

– Может, ты и права, – соглашается Керис. – Но как ты можешь быть уверена? Кто знает.

Снова темнота, время смещается. Комендант держит в руке, затянутой в огнеупорную перчатку, пригоршню углей и приближается к моей матери, которая привязана к столу.

В памяти моей всплывает голос: «Тебя когда-нибудь привязывали к столу, чтобы накормить раскаленными углями?» Это говорила мне Кухарка. Давным-давно, на кухне в Блэклифе. Почему она сказала мне такие слова?

Время ускоряется. Теперь волосы у мамы уже не золотистые, а снежно-белые. Комендант полосует ее лицо кинжалом, и оно покрывается шрамами – ужасными, отвратительными шрамами… Лицо моей матери, Львицы, окончательно исчезает под ними, превращаясь в лицо…

«Тебя когда-нибудь полосовали тупым ножом по лицу, а подручный Маска в это время поливал твои раны соленой водой?»

Нет. Я не в силах поверить. Должно быть, Кухарка просто пережила такие же мучения, как и моя мать. Должно быть, это любимый способ Коменданта заставлять говорить особенно крепких сопротивленцев. Кухарка – старуха, а моей матери было бы сейчас… она была бы сейчас еще довольно молода!

Но Кухарка никогда не вела себя как старуха. Она обладала силой и ловкостью довольно молодой женщины. Это те же самые шрамы… Те же самые волосы…

И глаза! Я никогда не вглядывалась в глаза Кухарки. Но теперь я вспоминаю их очень ясно: глубоко посаженные, синие, потемневшие от теней, которые в них навеки поселились.

Но этого не может быть. Не может быть.

– Это правда, Лайя, – говорит Князь Тьмы, и моя душа содрогается, потому что я знаю – он не лжет. – Твоя мать жива. И ты знаешь ее. А теперь ты свободна.

40: Элиас

40: Элиас