И только эта песнь ему и понадобилась. Только она.

Он слышал, как черви вгрызаются в солдат впереди, в солдат позади. В детей, их черви тоже не оставили в покое. Нет для ребёнка кошмара хуже, чем видеть, как сломался под гнётом страха взрослый. Ибо в этот миг исчезает всякая надежда, всякая вера.

Никого из них Корик не мог спасти. Он не мог передать им песнь, потому что они бы не поняли, чтó она значит, они ведь никогда не проводили ночь в гробу. И Корик понимал, что если так дело пойдёт дальше, солдаты начнут умирать или безумие полностью пожрёт их, навсегда, а это погубит вообще всех. До единого.

Черви отступили, и теперь он слышал лишь плачь – не отчаянный, но слёзы облегчения – всхлипы и бормотание. Сэтиец понимал: они попробовали, ощутили, чтó оставляют за собой эти черви, и теперь молятся – только не это, не это снова. Не нужно ближе, пожалуйста. Никогда больше.

– Капрал Осколок?

– Ч-чего, будь ты проклят?

– Хромой. Как он? Я его пинаю ногой, вроде попадаю по руке, но он не шевелится. Можете подползти к нему и проверить?

– Он вырубился.

– Как это случилось?

– Я до него добрался и лупил головой об пол, пока он не перестал орать.

– Вы уверены, что он жив?

– Хромой? У него череп покрепче камня, Корик.

Он услышал движение позади и спросил:

– Что теперь?

– Сейчас докажу. Сломанную ногу ему поверчу…

Хромой заорал.

– Рад, что ты снова с нами, солдат, – заявил Осколок.

– Отстань от меня, ублюдок!

– Это не я запаниковал. В следующий раз лучше не паникуй, Хромой. Просто напоминай себе, что я здесь, у тебя за спиной.