– Я тебя придушу когда-нибудь, капрал…
– Воля твоя. Только не паникуй больше.
Корик вспомнил жалкий лепет, который слышал от самого Осколка, но промолчал.
Опять возня, затем моток верёвок и кожаных ремней – по большей части обожжённых дочерна – ткнулся в руки Корику. Солдат подтянул его поближе, затем толкнул вперёд – маленькому мальчику, который скорчился рядом с Тавосом Пондом.
– Передавай дальше, парень, – сказал сэтиец.
– Ты, – проговорил мальчик. – Я тебя слышал. Я слушал.
– И ты держался, верно?
– Да.
– Я тебя научу. Потом пригодится.
– Да.
Кто-то выкрикивал приказы, перекрывая безумие ужаса, и люди отозвались, содрали с себя всё, что могло сгодиться на верёвку. Похолодев под тонким слоем пота, Битум прижался лбом к камням, вдохнул запах пыли, смешанный с вонью его собственного страха. Когда моток добрался до него, капрал протолкнул его вперёд, а затем кое-как выбрался из остатков боевой перевязи и добавил её к скромному собранию.
Теперь, по крайней мере, была причина ждать. Они остановились не потому, что Флакону некуда больше было ползти. За это можно было держаться. И дайте боги, чтоб этого хватило.
Позади него Бальгрид прошептал:
– Вот бы мы сейчас опять шагали по пустыне. Дорога, простор со всех сторон…
– Я тебя слышу, – отозвался Битум. – И помню, как ты его ругмя ругал. Мол, жарко, мол, сухо…
– Жарко, ха! Я уже так прожарился, что больше никакого солнца не испугаюсь. Боги, да я ему молиться буду, клянусь. На коленях! Если бы свобода была божеством, Битум…