– А-а. Ну что же, ты не первый бывший персонаж, испытывающий подобные чувства. Похоже, будто половину тебя высосали сквозь соломинку?

Да. Именно так. Иначе не скажешь.

– И что же мне делать? – отчаянно спросила я.

Дженет погладила меня по щеке, а потом что-то написала для меня на уголке салфетки. Адрес, дату и время.

Вот так я попала в пахнущий индийскими благовониями кабинет психотерапевта на Двадцать шестой улице. Самого доктора не было – она начинала работать с полудня, а сейчас было только десять утра, к тому же воскресенье. Несмотря на это, кабинет наполовину заполняли посетители, причем все как на подбор – с яркими, запоминающимися лицами. Жестокие черты, и милые, нежные… Безумные глаза Мэнсона, кроваво-красные рты, потрескавшиеся, искусанные в кровь губы. У двух третей присутствующих на коже виднелись нашлепки никотинового пластыря, почти у всех были татуировки. Памятные татуировки – кусочек Сопредельной флоры, кинжал, капли слез, чаша. Или дверь.

У каждого из нас была некая пустота в глазах. Вакуум, жаждущий быть наполненным. Здесь присутствовали и чистокровные люди – беженцы, слишком долго прожившие в Сопределье и теперь не знающие, куда себя девать на Земле, – но большинство все же составляли бывшие персонажи. Когда их мир – наш мир – развалился, они пришли сюда.

Беженцы из Сопредельных земель собирались в кабинете психотерапевта раз в неделю. Мы пили кофе. Улаживали конфликты. Для большинства это была последняя остановка перед тюрьмой или спецучреждением. Самые жестокие – вроде Верескового короля – уже покинули наш круг. Они сливались с толпой, прячась там, где могли принести максимальный вред, или быстро погибали. Когда умирает целый мир, он это делает не без судорог. Я и в этом обществе чувствовала себя чужой, но так было со всеми нами. В этой жизни мне часто приходилось сидеть за обеденным столом в неподходящей компании, так что я хорошо знала это чувство. Каждый из нас был отдельным островом, и вместе мы составляли очень неоднородный архипелаг.

На работе я раскладывала по полкам упаковки орешков, растворимых хлопьев и сахарной пудры, а по ночам старалась до утра оставаться в собственной постели. Я продолжала читать – это помогало мне замостить трещины и расщелины собственной памяти, – и позволяла Элле зачесывать мне в волосы хну. По воскресеньям я пила скверный кофе и слушала истории беженцев, и моя пустота постепенно начинала заполняться. Воспоминания становились все более плотными. Я опирала на них леса, чтобы выстроить свою реальную жизнь.

С одной девушкой, чья прошлая сказка была настолько темной, что социопатия еще казалась легчайшим из возможных последствий, мы заключили пакт. Мы решили пойти в школу. Она – впервые, а я – после долгого перерыва. К тому времени в нашей группе появился человек, который выправлял поддельные документы для всех нуждающихся. Моя подруга выбрала имя Снежана – имя корнями из ее сказки, мне так и не удалось ее от этого отговорить, – и простую человеческую фамилию. Я остановилась на Алисе Прозерпине и передвинула свой день рожденья на два года назад. Мне должно было быть семнадцать по документам.