— Простите, — произнесла женщина, опустив глаза, а потом нахмурилась, напряженно прислушиваясь. — Что-то не так.

— Все так! — отрезал он и отвернулся.

По правде говоря, он был в затруднении. Его прошлые жизни начали активно шевелиться. Во всем виновата эта арабская фраза: чтобы вспомнить ее, он чересчур быстро перелистал воспоминания ибн Малика, и поднятое волнение эхом отозвалось во всех воплощениях между ним и древним колдуном. Надо будет снова призвать их к порядку, после того как Джинн наконец окажется в сосуде. Шальман огляделся. Кстати, где кувшин?

Послышался быстрый топот, Шальман удивленно обернулся и увидел, как знакомый ему человек схватил кувшин с пола. Колдун еще не успел ничего сказать, когда женщина метнулась мимо него. Один удар, и человек полетел на пол.

Это был нищий из комнаты Джинна.

— Идиот! — рявкнул колдун.

Женщина схватила Салеха за шею, и Шальман поежился, заметив, какой дикой радостью светятся ее глаза. Его не волновала судьба нищего, но его новый раб, похоже, готов свихнуться. Неужели придется уничтожить ее?

Он прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Нити, связывающие колдуна с двумя его рабами, окончательно перепутались. Женщина на мгновение замерла, не зная, что делать дальше. Джинн корчился на полу, а Шальман чувствовал, что теряет над ними контроль.

Воспоминания бурлили, захлестывали его, тащили назад, в прошлое…

А в стеклянном дворце ибн Малик, стоя на коленях, склонился над ним; из страшной раны в животе толчками вытекала кровь. Шальман опустил глаза, взглянул на себя и увидел точно такую же рану, открытую, словно рот. «Вот тебе твое бессмертие и мое благословение заодно», — усмехнулся ибн Малик, обнажая испачканные кровью зубы.

А потом он снова оказался в танцевальном зале, где из последних сил пытался восстановить свою власть над всеми ними. Джинн поборол Голема и теперь прижимал ее руки к полу. Шальман резко развернулся и увидел удирающего на четвереньках Салеха; в руках у того блеснул кувшин. Он попытался крикнуть, позвать своих слуг, велеть им остановить сумасшедшего мороженщика, но его голос утонул в глумливом хоре прошлых воплощений: «Вот и ты пропал, как когда-то мы, вот и ты стал жертвой собственного безумия».