— Что ж, — ухмыльнулся наёмник, не поскупившись на сарказм. — Хотя спасибо и на том, что не сбегаешь от меня, как ты это любишь делать.

***

Ночь огромным мотыльком билась в крошечное отверстие, считающееся в Лит-ди-Лиаре окошком кельи. Коннар спал, лёжа на спине и закинув руки за голову, и тонкий лунный луч серебрил его тёмные волосы, разметавшиеся по каменной кладке.

Я лежала без сна, считая мгновения до ухода. Камень холодил кожу сквозь хитоль: все удобства в келье заключались в двух продолговатых углублениях, выдолбленных в полу. В них полагалось спать. Больше в узком помещении, едва вместившем в себя нас обоих, ничего не было, даже опостылевшие изваяния Лиара отсутствовали.

Наверное, бог полагал, что даже самый завалящий матрац — лишняя роскошь для его почитателей.

Снаружи кто-то шаркал по песку: то ли мейстер выставлял своих подопечных нести стражу, то ли кому-то тоже не спалось. Вдалеке ухал гнусный тонкий хохот алых шакалов. Вдруг отчётливо представилась картина: длинные лапы, покрытые косматой рыже-чёрной шерстью, возникают на кромке монастырской стены, и на песок бесшумно опускается поджарый зверь с острой вытянутой мордой и стоячими, как развёрнутые паруса, треугольными ушами. Я как-то раз видела алого шакала, правда, мёртвого: в комнате у Микаэля Аметиста стояло чучело, набитое соломой. Агаты, вставленные вместо глаз, тускло поблёскивали в полумраке. Иногда мерещилось, что они со скрипом проворачиваются в глазницах, следя за каждым движением. Честно говоря, я побаивалась оставаться с ним наедине.

Я помассировала виски, отгоняя видение. Стоило пошевелиться, как острые бортики каменного ложа больно впились под рёбра. Коннар вздрогнул во сне, заставив меня замереть. Не хотелось его будить даже ненароком: наёмник вполне мог увязаться следом, невзирая на давешнюю договорённость.

Шарканье снаружи утихло. Мотылёк угомонился. Я принялась аккуратно выбираться из каменной "кровати".

По келье вдруг прошелестел тихий шёпот, словно под потолком скользнула стая сверчков. Стены дрогнули и поплыли в темноте, смазываясь, как рисунок на песке, настигнутый морской волной. Вокруг повисла тёмно-серая муть, прорезаемая багровыми сполохами, как грозовая туча — молниями.

Рука соскользнула, и я упала обратно в каменное углубление, цепляясь за хитоль у горла так, будто она могла защитить.

От чего?

Единственной связью с реальностью оставалась холодная твердь камня. Всё остальное утонуло в непроницаемом тумане, который вёл себя, как живой: наползал, заставляя пятиться; скручивался спиралями и тянул жадные щупальца, словно торопился обследовать каждый уголок кельи.