— Жена мужа бояться должна! — заявила бабка Фрося. — И за мужа бояться должна! Потому как если муж ударил, все одно будто погладил. А без мужа тебе жизни точно не будет!

— Ты за ним как за стеночкою каменной, — подтвердила бабка Анфиса. — А ну как разобьют ее, что ж ты делать-то одна будешь, горемычная?

И вот так — каждый день. Только Алексий за порог, как бабки тут же его чуть ли не хоронят! Василиса знала, что надо просто подождать немножко, помолчать спокойно, и приживалки почти сразу начнут ссориться между собой.

Но невозможно было слушать их кудахтанье, и Василиса перенеслась мыслью в чистое поле. Что там есть, что будет? Навели все-таки бабки печаль-тревогу, вот и думать уже, как они, начала. И тревожно так стало, даже зажмурилась, а руки-то сами продолжают работу над вышивкой, Василиса тело любимое как помнит, так и ведет узор, ни одного стежка ошибочного не сделает, ничем милый образ не исказит.

Звонкий голосок прервал внезапно работу:

— Купцы приехали!

Василиса встрепенулась. Мигом спрятала рукоделие, топнула на приживалок, перекинула косу на плечо, провела легонько ладонью по лицу.

Вроде и нет колдовства-ведовства какого, а девка Аленка и бабки в который раз удивляются: только что хозяйка в горнице была — и нет уж ее. Сидит прекрасная девица, руки белы, щеки красны, коса гладка, а завиток шаловливый выбивается. И не думы о хозяйстве-пропитании думает, а о чем-то своем девичьем мечтает. Ни одной морщинки — только улыбка легкая и витает на челе.

Бабки же — затаились на лавке привычно, будто и нет их вовсе. Знают: ворчать и причитать можно сколько угодно, Василиса их ни одним словом не попрекнет, только бы при Алешеньке да при купцах молчали.

Гости вошли почти неслышно. Сразу стало ясно: этим ковер с оленями и цветами не глянется. Людей с южных земель красивым узором не заманишь.

Пока гости устраивались, Василиса три раза хлопнула в ладоши. Аленка — маленькая, но шустрая. Никогда не путает. Вынесла дивный ковер — тонкий, легкий, нежный. Посреди голубого озера — лебедь плывет белая. Хороша лебедь, но глаза печальные. Смотрит она ввысь, и будто стон ее слышен.

Приживалки расплакались, Аленка, пока ковер расстилала, влагу с ресниц украдкой смахивала, даже купцы — уж на что суровые люди, да и то прослезились. Спрашивают:

— Почему же она такая грустная?

— А чего же ей не грустить? Всякая птица в небо рвется, негоже ей в чулане пылиться.

— Берем. Как и договаривались.

Пока купцы отсчитывали монеты, Василиса тихонько прищелкнула пальцами. Раз пошло дело — можно и другой ковер предложить.