В Венеции в отношении Мариуса Римского ничего подобного не наблюдалось. Но у Амадео имелись свои подозрения – не в отношении поцелуев, которые давно уже казались ему чересчур целомудренными, но в отношении человека, словно вырезанного из мрамора, человека, ни разу не отобедавшего за собственным столом, ни разу не выпившего ни капли вина из кубка, ни разу не появившегося под крышей своего дома при свете дня.
Помимо этих подозрений, я заметил, что Амадео охватывает растущее смятение – воспоминания подбирались все ближе, а он отталкивал их, подчас просыпаясь рядом со мной и изводя меня поцелуями, в то время как я предпочитал подремать подольше.
Однажды, когда стояла ранняя зима и вечер был особенно прекрасен, я пришел поздороваться со своими учениками, и Риккардо рассказал, что повел Амадео в гости к прелестной доброй Бьянке Сольдерини, а та оказала им достойный прием и пришла в восторг от стихов Амадео и от сочиненных прямо на месте импровизаций, воспевавших ее красоту.
Я заглянул в глаза своего Амадео. Бьянка его очаровала. Как я его понимал! Мальчики рассказывали о ее приятных манерах и об удивительных благородных господах, посещавших ее дом, а мной овладевало странное настроение.
Бьянка прислала мне записку:
«Мариус, я скучаю. Приходи поскорее и приводи с собой мальчиков. Амадео так же умен, как и Риккардо. У меня повсюду твои портреты. Все интересуются личностью написавшего их художника, но я не отвечаю – ведь я на самом деле ничего не знаю. С любовью, Бьянка».
Я поднял глаза от записки и заметил, что Амадео испытующе наблюдает за мной.
– Ты знаком с ней, Мастер? – спросил он, удивив молчавшего Риккардо.
– Да, и тебе это известно, Амадео. Она рассказала тебе, что я приходил с визитами. Ты видел у нее мои картины.
Я ощутил в нем внезапный прилив яростной ревности. Но лицо его не изменилось. «Не ходи к ней!» – взывала ко мне его душа. Я знал: он хочет, чтобы Риккардо ушел и мы остались наедине в постели под сенью бархатного полога.
Он обладал упрямством и неизменно проявлял его в наших с ним отношениях. И тем самым бесконечно искушал меня, вызывал во мне безоговорочную преданность.