– Ты должен освободить меня из этого существа, – ныл Голос. – Освободить меня от этой Несвятой Троицы, что держит меня тут в заточении, слепого, неподвижного, неспособного исполнить свое предназначение. А ведь у меня есть предназначение, оно у меня с самого начала было. Ты хоть представляешь, сколько мучений я претерпел, чтобы научиться хотя бы проявлять себя, подавать голос, разговаривать? Ты моя единственная надежда, Рошаманд. Ты во Крови уже пять тысяч лет, верно? Ты сильнее их, потому что умеешь пользоваться своими дарами, а они избегают этого.

Рош уже даже и не пытался нормально дискутировать с Голосом – тот был большой интриган, но при этом бесхитростен, точно дитя.

Рош опасался Маарет. Собственно, он всегда ее боялся. Кто из всех Пьющих Кровь превосходит ее могуществом? Она на тысячу лет старше его, но этим дело не ограничивается. Ведь ее создали одной из первых, ее духовные ресурсы стали легендой.

Не будь дети Первого Поколения и Крови Царицы глухи к телепатическим сигналам друг друга, вся эта драма уже давным-давно подошла бы к концу. Услышь только Маарет, как Голос разговаривает с Рошамандом, с ним было бы уже покончено. Даже сейчас Роша терзал страх, уж не окажется ли это разнесчастное сырое тропическое захолустье последним пунктом его долгого и длинного странствия.

Однако стоило только ему впасть в уныние, Голос возникал снова – нашептывал, подлизывался, льстил и подстрекал. «Я сделаю тебя королем всего вампирского племени! Посмотри только, что я тебе предлагаю! Неужели ты не понимаешь, зачем так нужен мне? Оказавшись в твоем теле, я смогу добровольно выйти на солнце, ведь ты для этого достаточно силен – и тогда молодые вампиры по всему миру будут испепелены на месте. Но тебя – и меня в тебе – этот золотой свет лишь ласково поцелует. О, я помню, о да, я помню тот благословенный покой, ту силу, что наполнили меня, когда Акашу и Энкила выставили на солнце. Они стали бронзово-золотыми – но и только, зато по всему миру сгорело множество детей. Ко мне вернулась прежняя сильная кровь! Я снова стал самим собой – всполохом чуда! Пойми, мы ведь повторим это, ты и я: я войду в тебя, и ты отважно выйдешь на солнце. И ты любишь меня! Кто еще меня любит?

– Да любить-то люблю, не вопрос, – мрачно отозвался Рош. – Но не настолько, чтобы погибнуть при попытке принять тебя в себя. А если ты в меня войдешь, то будешь чувствовать все то же, что и я?

– Ну да! Разве не понимаешь? Сейчас я погребен в теле, которое ничего не чувствует, ничего не желает – и никогда не пьет! Не пьет живительную человеческую кровь!