— Лахудра, — ласково окликнула Милена, — вот и встретились.

— Что-о?

— Ты сиди, так будет быстрее и безопаснее, — вкрадчиво шепнула Милена, чувствуя себя кошкой, для которой нашлась-таки занятная мышь. Она и шла теперь свободнее, и ощущала себя бодрее. — Лахудра, ну-ка мы глянем, что тут есть и чего нет.

Милена в единый миг оказалась рядом и нагнулась, ныряя во взгляд, сильно замутненный чем-то худшим, нежели водка.

— Вот как. Значит, чтобы на её могиле трава не росла, — сдерживая злость, выдохнула первая ученица. — Я редко беру настройку дословно, но тут нет полутонов. Мать и детей, весь род под корень.

— Что-о? — задушено просипела девица, стараясь откинуться в кресле и разорвать нить взгляда, вытягивающую, как крюк рыболова, невесть что со дна гнилой души.

— Я порадую тебя. Не будет травы. Еще лет пятьдесят, а то и дольше, — проворковала Милена. — Впрочем, что за радость? Ты старательно забудешь, как звали их всех. Не до того тебе. Не-до-то-го.

Второй раз слова прозвучали монотонно, очень тихо, но всплывший из тьмы ветерок их подхватил, закрутил, как палые листья — шорохами и хрустами, невнятными, рассыпающимися. Ломкими. Девица завизжала, хлопнула дверцей так резко, что Милене пришлось отстраняться со всей возможной поспешностью. Красная машина стартовала с визгом и ревом, умчалась в ночь и сгинула.

— Как бы не хряпнулась с концами, — предрекла Тать с надеждой в голосе.

— Там поле, она вот-вот потеряет сознание, — отозвалась Милена. — Не хряпнется. Очнется, осмотрится и уберется отсюда.

— За цветами, — хмыкнула Тать.

— Скорее её будет интересовать трава.

— В смысле курнуть-нюхнуть?

— Зеленая травка на собственной могиле, — в улыбке Милены обозначился намек на оскал. — Я показала. Она увидела. Идем, на сегодня с меня довольно.

От темной двери тенью отделилась фигура Маришки. Качнулась вперед, и только тогда Милена поняла, почему девица сидела в машине: её не впустили в дом. Тихоня Маришка, не умеющая муху прихлопнуть без извинений, отстояла свое право выбирать гостей для этого бунгало.

— Миленочка, на тебе лица нет, — привычно запричитала среброточивая, включая свет над крыльцом и спускаясь вниз. — Боже мой, скорее иди в дом, все идите. Ужин пятый раз грею... Ты не молчи, ты хоть поругайся. Выскажись, станет легче. Миленочка... Миленочка, знаешь, все же ты ангел. Как злодейку выставила! Мне вовек не накопить такого характера и на один важный разговор.

Милена повела плечами, поправила волосы. Грустно и длинно поглядела на Маришку, смолкшую под этим взглядом.

— Я хорошо впитала ваш язык. Можно, пожалуй, и так сказать о вальзе востока. Но есть одно уточнение, которое меня сильно пугает. Полностью то, как ты назвала меня, должно звучать чуть иначе, если включить суть дара и его изъян. Я ангел смерти, Маришка. Ну, или, — Милена старательно сохранила в улыбке покой, — коромысло весов.