— Вы меня не поняли, — выдавил он, наконец. — Тахр за всех птиц!

Бевид хмыкнул, вынимая из-за пазухи кошелек.

— Простите старика, совсем плохо слышать стал.

— Тахр за всех птиц, господин, — таможенник засопел и отвернулся в сторону.

— И торг не уместен?

— Торг не уместен, господин.

На небе появились первые звезды, издалека донесся звон колоколов, сзывающий прихожан на вечернюю молитву.

— Городские ворота уже закрыты, — сказал Эймор. — Придется переночевать у одного моего старого знакомого.

Знакомый оказался огроменным детиной с повязкой на правом глазу, татуированными щеками и черными зубами. Верзила стоял на пороге маленького сарайчика, подозрительно глядя на нас. На его кожаном длинном фартуке поблескивала рыбья чешуя, а с острого ножа, зажатого в волосатой лапе, падали темные капли.

— Эймор, сто лет бы тебя не видел!

Нас пустили в лодочный сарай, заваленный прохудившимися сетями и старыми лодками.

— Не дворец, — Эймор по-хозяйски огляделся по сторонам. — Зато крыша над головой.

Хрианон залезла в лодку стоящую на козлах, а мы все устроились прямо на полу.

Через приоткрытые ставни проникал лунный свет, достаточно яркий чтобы читать. Мне не спалось, и я достал томик стихов Аша.

С каждой прочитанной страницей я узнавал о нем все больше и больше. Временами мне казалось, что прочтенные мною строки были написаны совсем другим человеком. Незнакомцем, далеким и непонятным.

Я торопливо перевернул очередную страницу. Больше всего мне хотелось понять, что же привело изящного придворного рифмоплета в скаутское седло. Что он искал, чего ему не хватало, о чем он мечтал?

Дворцовая жизнь, какой он описывал ее в стихах, меня пугала. Опасная, зыбкая и изменчивая как трясина. Золотая клетка, в которой и вино не сладко и любовь горька.

Мой друг чувствовал себя игрушкой в руках знати. Игрушкой, не имеющей права на собственные чувства, на собственные желания и мечты.