– Знаешь, меня просто давно так не глючило.

– Давно? А раньше глючило?

Она принимала наркотики?

– Ага, один раз. Тогда, когда в меня ударила молния…

Молния… Глаза Джона распахнулись, ум заработал с утроенной скоростью – молния, мелкие ветвистые шрамы по всему ее телу – он еще думал, что от пожара, – изменившийся фон тела – ну, конечно, молния! Как он сразу не подумал: это гроза изменила Яну – сама природа! А он едва мозги не сломал, пытаясь анализировать и сопоставлять полученные от ее тела данные.

– Мне было восемь. Не знаю, каким образом я осталась жива, но цепочка с моей шеи испарилась, оставив ожог. Да их много – ожогов, – ты видел.

Он кивнул.

– Уродка, да? Мало того, что в мозгах уродка, так еще и тело обезображено.

– Ты не уродка, – возразил тихо.

– Я сложная, Джон, я знаю.

– Мы все сложные.

– Ну да, – Яна хохотнула, – ты точно не простой. Но это и хорошо. Хорошо, что непростой, – пояснила неопределенно и на какое-то время замолчала. – Просто это… глючно, понимаешь? Думать о том, что ты находишься в другом мире. Думать о том, что другой мир существует. Рассказам об этом я бы никогда не поверила.

Он знал об этом. Потому и рискнул.

– А теперь я тут. Мы тут.

Яна вновь замолчала.

Сиблинг все еще чувствовал ее страх, ее неопределенность и шаткость сознания – она все это время старалась стоять на своих двоих, как раненый и потерявший много крови боец. Силилась смотреть вперед заплывшими глазами, шагать, несмотря на боль, мыслить разумно. Он уважал ее как человек, уважал как представитель Комиссии.

И любил как мужчина. Маленькую, вечно неуверенную в себе и страшащуюся всего подряд Яну Касинскую.

– Яна…

Она не повернула головы – боялась того, что он скажет.

Что ей пора?