Мутсу покосилась на меня:

— Думаешь, раз канмусу — то ничего не боимся?

— Чушь, — отмахнулся я. — Все боятся. Но ты-то — чего опасаешься? Снова обжечься?

— В точку, — вздохнув, Мутсу окуталась густым облаком дыма.

— Влада, — как можно более проникновенным тоном сказал я, стараясь заглянуть в глаза девушке. — Знаешь, лучше уж сделать и жалеть, чем жалеть, не сделав. Ну продинамит тебя, так хоть успокоишься, будешь знать: здесь всё, ловить нечего. А если не откажет? Если за прошедшее время в ней что-то серьёзно изменилось и она, вопреки твоим страхам, ответит взаимностью?

— Всё равно, стрёмно как-то…

— Стрёмно ясным днём с голой задницей через центр города по-пластунски пробираться, а это — всего лишь боязно.

Мутсу хмыкнула:

— В тебе умирает талант политрука, Ника.

— Тёмного политрука, — поправил я. — Светлого за такие художества давно бы к семи годам расстрела через повешение приговорили бы.

— Спасибо, Ника, — прохладные пальцы взъерошили мои волосы, а в щёку ткнулись мягкие, горячие губы. — Побегу я, пока запал остался.

— Куда?! — я едва успел одёрнуть заспешившую Владу. — Клумба с красивыми цветами — в той стороне.

И, глядя, как девушка лихо перемахнула невысокий, всего лишь двухметровый кирпичный заборчик, едва успел пожелать напоследок:

— Ни пуха!

— К чёрту! — донёсся приглушённый, уже удаляющийся голос из-за забора.

Затушив сигарету, поднялся и вновь глянул на заборчик.

Надеюсь, у неё всё получится.

Когда не нужны слова

Шинджу нашлась на берегу.