Леопард все еще был в замешательстве. Но он вскинул брови, будто истина вдруг снизошла на него.

– Только, Леопард, – продолжал я, – я тут поискал и покопался: кто-то тут, в этом городе, тоже разузнаёт про Фумангуру, в том смысле, что просят сообщать, если кто спрашивать будет, а это значит, что закрытое дело умершего старейшины не такое уж и закрытое, потому что одно остается открытым – этот самый пропавший малец, что не был его сыном, а хоть он, может, сыном и не был, зато был причиной, почему те, другие, его разыскивали и почему его разыскиваем мы, и получается, что Фумангуру хоть и раздражал, но подлинным врагом Короля не был, пославшие (кто бы они ни были) крышеходцев в его дом послали их не семью убивать, а мальца взять, кого Фумангуру, должно быть, оберегал. Они тоже знают, что он жив.

Я рассказал Леопарду все это, и это была правда. Рассказывая, я больше путался, чем он, слушая. Только когда он повторил все, что я рассказал, я разобрался, что к чему. Мы все еще по колено в воде стояли, когда он сказал:

– А знаешь, этот буффало, пока ты рассказывал, стоял позади нас.

– Я знаю.

– Ему можно доверять?

– Он пришел с Соголон, но он нас еще не обманывал.

– В случае чего, я завалю его своими клыками и приготовлю из него ужин.

Бык громко фыркнул и принялся бить в воде правой передней ногой.

– Он шутит, – сказал я ему.

– Слегка, – добавил Леопард. – К дому того человека – с нами. От этой одежды у меня яйца чешутся.

Уныл-О́го сидел на полу своей комнаты, молотя кулаком правой руки в ладонь левой и высекая искры. Я встал в дверях. Он увидел меня.

– Вот он и попался. Я схватил его за шею и сдавливал ее до тех пор, пока голова не отскочила. И ее, ее тоже, размахнулся вот этой самой рукой и врезал так, что шею ей сломал. Вскоре хозяева места устроили, а мужчины и женщины платили каури, зерном и скотом, чтобы посмотреть, как я голыми руками казню женщин, детей и мужчин. Вскоре места расположили кругом, стали деньги брать и ставки делать. Не на то, что кто-то смог бы быть лучше меня, ведь нет человека, кто одолел бы О́го. А на то, кто дольше всех продержится. Детишкам я шеи сворачивал быстро, так что они не страдали. А те, что смотрели, так они с ума сходили, ведь им как раз страдания и подавай, ты что, не понимаешь? Разве не понимаешь, что им представление требуется? Пропадай все боги, долбись они все и в уши, и в задницы, но представление они получат – вот о чем я тебе говорю.

Я знал, чему быть. И оставил О́го. Он всю ночь проговорит, каких бы мук ему такой разговор ни стоил. Вообще-то и мне хотелось бы послушать, ведь в том, что он рассказывал, была своя глубина, в том, что он вытворял и что схоронил там, где О́го хоронят своих мертвецов. Леопард уже яйца почесывал, когда входил в комнату Фумели. Соголон ушла, а с нею и девочка, и домовладелец. Мне хотелось сходить к дому Фумангуру, но не хотелось идти одному.