Мосси вытащил из своей сумки кипу сложенных листов папируса. Я по запаху понял, что это за листы, раньше, чем увидел их.

– Ты забрал петиции? – спросил я.

– Есть у них какой-то запах важности. Или, может быть, просто кислого молока.

Он улыбался, но ни я, ни Соголон не засмеялись.

– Вам не смешно, живущие ниже пустыни. Итак, кто такой этот малец, кого вы ищете? У кого он в настоящее время? И как его найти?

Он развернул документы, и Соголон обернулась. Подошла поближе, но не так близко, чтоб показалось, будто она пытается читать.

– Бумаги, по виду, обгорели, – заметила она.

– Но свернуть и развернуть их легко, как нетронутую бумагу, – сказал Мосси.

– Это не прогорело, это глифы, – пояснил я. – Северная письменность в первых двух строках, внизу – прибрежная. Он писал овечьим молоком. Но тебе это известно.

– Нет. Никогда не знала.

– Такими же глифами вся твоя комната в Конгоре была расписана.

Она бросила на меня быстрый взгляд, но лицо ее разгладилось.

– Я ни одного не писала. Тебе нужно Бунши спрашивать.

– Кого? – спросил Мосси.

– Позже, – отмахнулся я, и он кивнул.

– Я не читаю ни северные письмена, ни прибрежные, – призналась Соголон.

– Вот, етить всех богов, есть же что-то, чего ты не можешь. – Я повел подбородком в сторону Мосси: – Он умеет.

В комнате стояла кровать, хотя, уверен, Соголон никогда не спала на ней. Подошла девочка, они пошептались, потом та пошла обратно к двери.

– Петиция, что у префекта в руках, это всего одна. Фумагуру написал пять, и одна попалась мне. Он пишет, что монархии нужно идти вперед, отступив назад, и это вызвало во мне желание узнать побольше. Ты читал всю петицию?

– Нет.