Леопард повел меня почти к концу квартала Галлинкобе-Матьюбе, где число домов и постоялых дворов заметно поубавилось. Мимо рабских лачуг и жилищ свободных людей, туда, где люди занимались разного рода ремеслами. Никто не забредал в ту часть улицы, кроме жаждущих послать что-нибудь в могилу тайн или купить что-то, что можно купить только в Малангике. «Я чую запах колдовства на этой улице», – сказал я Леопарду. Мы вышли на улицу, наполовину затопленную водой. Стояли тут большие дома дворян, кого наводнения потеснили на север, в квартал Таробе. Большинство этих домов были давно разграблены или рухнули в болотистую грязь. Но один дом все еще стоял: на треть под водой, со сломанными башенками на крыше, с выбитыми черными окнами, с обваливающимися боковыми стенами, в окружении погибших деревьев. Двери на фронтоне не было: так и казалось, что это приглашение к набегу, пока Леопард не пояснил, что это как раз то, что нужно. Любой нищий, до того дурной, что стал бы искать убежища в доме с дырой в дверном проеме, пропал бы, не оставив ни слуху ни духу. Мы стояли за какими-то мертвыми деревьями в ста шагах от дома. В одном из темных окон на мгновение вспыхнул голубой свет.

– Вот этим мы займемся, – сказал Леопард. – Но сначала расскажи мне о Долинго.

Следующая ночь наступила быстро, а вот ветер на реке покрывать рябью воду не спешил. Я все гадал, что за чернившую кожу мазь дал мне Леопард, какая в воде не смывалась. Не было ни луны, ни огня, лишь свет в домах в сотнях шагов. Позади меня широкая река, впереди – дом. Я скользнул под воду: будто во тьму нырнул. Рука наткнулась на заднюю стену, что вымокла до того, что от нее куски грязи можно было отдирать. Ощупью двинулся вниз, пока ладони не скользнули в скрытую водой дыру шириной в размах моих рук. Одним богам было известно, почему это здание все еще стояло. Внутри вода была холоднее, воняла сильнее, всякого гнилья в ней плавало настолько больше, что я радовался тому, что ничего не видел, но руки держал вытянутыми вперед: уж лучше руками тронуть какую-нибудь гадость, чем лицом. Вскоре, перестав грести, я медленно стал всплывать, сначала один лоб вышел на поверхность, потом нос. Мимо меня проплывали деревяшки и всякое другое, что я нюхом чуял, а учуяв, покрепче сжимал губы. Прямо на меня, едва не задев по лицу, плыло то, в чем я распознал тельце мальчика, у какого не было ничего ниже пояса. Я отплыл, уступив ему дорогу, и что-то снизу царапнуло меня по правому бедру. Я до того крепко зубы стиснул, что едва язык не прикусил. Дом был объят глухой тишиной. Надо мной (я знал, что она там, но видеть не видел) нависала тростниковая крыша. Лестница справа от меня вела на другой этаж, но ступени, сложенные из земли с глиной, смыло водой. Вверху сверкнул голубой огонек. Ипундулу. Голубым осветило три окна почти на полпути от крыши: два маленьких и одно большое, можно пролезть. Я уже мог встать на твердом полу, но пригибался, не поднимаясь выше шеи. Неподалеку о стену бились мужские ноги с ягодицами – и ничего больше. Тела на дереве вернулись ко мне вместе с их вонью и гнилью. Сасабонсам не дожрал их, вот и плавали они передо мной в воде. Считалось, что он кровосос, а не пожиратель плоти. Почувствовав позыв к рвоте, я зажал рот рукой. Леопард снаружи должен был спуститься с крыши и пролезть в среднее окно. Я старался расслышать его, но он воистину был кошкой.