Алтан не приходил в себя несколько часов. Много раз он вскрикивал, говорил что-то по-спирски, но Рин не понимала этот язык.

Потом он промычал ее имя:

— Рин.

— Я здесь, — отозвалась она и погладила его по лбу.

— Тебя пытали? — спросил Алтан.

Она подавила рыдание.

— Нет. Нет… Он хотел, чтобы я ему рассказала, научила, как войти в Пантеон. Но я не стала, и тогда он сказал, что будет мучить тебя…

— Наркотик не причиняет боль, больно становится, лишь когда его действие кончается.

И тогда на нее накатило жуткое понимание.

Алтан не услаждал себя, куря опиум. Нет. Только куря опиум, он не испытывал боли. Всю жизнь его терзала боль, всегда заставляя искать новой дозы.

Рин никогда не понимала, насколько тяжело быть Алтаном Тренсином, жить в путах яростного бога, постоянно требующего разрушений, а в это же время равнодушное божество-наркотик шептал в крови обещания.

Вот почему спирцы так легко подсаживались на опиум, поняла Рин. Они использовали наркотик не для того, чтобы вызывать огонь. Просто для некоторых это был единственный способ сбежать от ужасного бога.

В глубине души она давно это знала, подозревала с тех самых пор, когда выяснила, что Алтану не нужны наркотики, как остальным цыке, когда увидела, что глаза у него всегда ярко-алые, как цветы мака.

Алтана нужно было давным-давно запереть в Чулуу-Корихе.

Но Рин не хотела в это верить, ей не хотелось думать, что командир безумен.

Ведь кто она без Алтана?

В последующие часы, когда наркотик покидал его кровь, Алтан страдал. Он потел. Извивался. Так бился в судорогах, что Рин пришлось держать его, чтобы он не поранился. Он кричал. Умолял Широ вернуться. Умолял Рин помочь ему умереть.

— Тебе нельзя умирать, — запаниковала она. — Мы должны отсюда выбраться. Должны выбраться.

Его взгляд был пустым, взглядом побежденного.

— Сопротивление означает муки, Рин. Отсюда не выбраться. Здесь нет будущего. Самое большее, на что можно надеяться, это что Широ устанет и подарит безболезненную смерть.