И она нашла подходящее слово. Заклятие Разрушения и Разъединения было произнесено, имя противника названо. Я был тогда в Вулверхэмптоне. И слышал, как оно летит ко мне, со свистом рассекая воздух, точно стрела из лука.

Слово достигло цели, и я пал.

Все, что хранила моя память, все мои знания, умения и силы во всех их проявлениях и аспектах были изгнаны из этого мира. Точнее, им всем был придан вид материальных объектов – потерянных или выброшенных за ненадобностью вещей, засорившихся водостоков и прочего, что можно обнаружить лишь самыми непредсказуемыми, окольными путями. Вот почему я столько лет охотился на чудовищ.

Никогда нельзя недооценивать магическую мощь уходящей из мира магии. Силу смерти этой самой силы. Постепенно до меня дошло, что предметы, которые я нахожу, – яйца и украшения, цепочки и безделушки, заключающие в себе частички меня, – обретают все более заурядные формы и оказываются во все более банальных местах. А силы, которые их охраняют, вполне привычны для обитателей нынешнего мира, настроенного куда более скептически по отношению ко всей той мишуре, с которой я некогда забавлялся. Каждый еще не найденный фрагмент меняет свое обличье вместе с эпохой, вот почему сердца драконов нынче становятся совсем другими вещами, больше соответствующими духу времени, хотя злая шутка, насмешка или издевка, заложенные в них моей неверной возлюбленной когда-то, не выветриваются. Все это нисколько не противоречит главным условиям заклятия.

Я охотился на них и на нее, но ее, моей Ниневы, нигде не было ни слуху ни духу. И я считал, что не могу найти ее потому, что растерял все силы.

В начале двадцатого века, когда мне оставалось наскрести всего с полдюжины фрагментов, я понял, что самым подходящим местом для поисков невероятного стало хранилище невостребованных почтовых отправлений. Что именно там, на этих полках, изо дня в день отягощаемых все новыми пакетами коричневой бумаги, под слоями которой скрываются никому не нужные сувениры, зря потраченные воспоминания и пропавшие возможности, и лежу я, точнее, последние частицы моей сути.

Туда я и нанялся, смотрителем.

И до сих пор глубоко сочувствую даме моего сердца, несмотря на десятилетия ворчания кишок. Она недооценила свои силы.

Через пару дней после пива я сижу и старательно разбираю мертвые письма за последние три месяца – если кто спросит, то я проверяю их на содержание порошка со спорами сибирской язвы и прочей заразы, – как вдруг среди груды треклятых пакетов мне попадается один с чем-то комковатым, наполовину раздавленным внутри, и почему-то именно на нем моя рука замирает.