Так и сделали.

Нас, конечно, терзали опасения, что Саливаныч выкинет какой-нибудь финт – к примеру, заночует не дома или, чего доброго, впервые в жизни выскочит ни свет ни заря на какую-нибудь нелепую оздоровительную пробежку, а потом загуляет до самого вечера, так и не переодевшись, с него станется. «Это же Саливаныч», – горестно вздыхала Каролина, и мы с Ежи целиком разделяли ее тревогу.

Однако наш учитель проявил свойственное ему великодушие: спокойно просидел дома до начала шестого, причем время от времени демонстративно курил на балконе, чтобы затаившийся на противоположной стороне улицы наблюдатель знал, что томится не напрасно. И наконец вышел из подъезда в светлой вязаной шапочке, как будто специально позаботился, чтобы мы не потеряли его в темноте. Одним словом, Саливаныч повел себя как идеальный объект слежки, мечта начинающего сыщика. Он всегда был снисходителен к новичкам.

– Наконец-то! – повторяет Ежи, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Последние секунды ожидания самые томительные, но мы мужественно терпим. Потому что каким бы рассеянным ни был наш Саливаныч, а следовать за ним, совсем уж наступая на пятки, не годится. Сыщики мы, или кто?

– Пошли, – наконец командую я. – А то сейчас окончательно потеряется в темноте, и шапка не поможет.

– Ничего, на Тото… в смысле, на Траку фонарей будет больше, – бодро говорит Каролина. – И еще витрины. Я сейчас сюда этой же дорогой пришла, там совсем светло.

Это отличная новость, потому что пока тусклого оранжевого света немногочисленных фонарей вполне достаточно, чтобы видеть лица друг друга, но отличить Саливаныча от других таких же невысоких плотных прохожих в мешковатых темных куртках не так просто, как нам казалось. Но ладно, спасибо за шапку, как-нибудь справимся.

И мы справляемся.

В смысле очень быстро, чтобы не отстать от проворного Саливаныча, идем вниз по улице Басанавичюса, мимо витрины маленького магазина с разноцветными английскими башмаками, мимо Русского театра, мимо ярко освещенной вывески страховой конторы, ускоряем шаг, почти бежим до перекрестка с Пилимо, где пламенеет алое око светофора, призывая прохожих притормозить.

Ох. Призывать-то оно призывает, но когда это подобные пустяки останавливали Саливаныча, который как всегда о чем-то задумался на ходу, а значит, прет, не разбирая дороги, и пусть весь мир как-нибудь сам выкручивается, придумывает, как нашему рассеянному гению уцелеть.

Мир, надо отдать ему должное, действительно как-то выкручивается всякий раз, по крайней мере, Саливаныч до сих пор жив-здоров; насколько я знаю, он вообще никогда не попадал в сколь-нибудь серьезные неприятности, подстерегающие в городских джунглях и гораздо более осторожных людей.