Библиотекарь аббатства Мон-Сен-Морис нисколько не походил на сухого старикана с близорукими глазами и согбенной от многолетнего сидения над книгами спиной. Был это черствый, рослый, старый человечина, казавшийся крестьянином, которого монастырское призвание оторвало от плуга. В нем не было заметно ни следа усталости, хотя с утра он переписывал кодекс толщиной в пол-локтя. На самом деле это как раз Вийон, после того как переписал малую толику имен монахов, мог бы сказать, подобно некоему монаху из Фландрии, чьи комментарии сохранились в книгах Наваррского коллежа: «Не знаете вы, что значит писать! Это мучительный труд!»

– Пускай остается! – сказал, соглашаясь, библиотекарь. Во время работы он почти не обращался к Вийону, и поэта это совершенно устраивало. По крайней мере, некоторое время он мог побыть наедине со своими мыслями.

Он быстро покинул скрипторий и направился к разрушенному виридарию. Колокол зазвенел снова – наверняка, чтобы подогнать тех, кто еще не добрался до церкви, а может, и чтобы разбудить немногочисленных спящих, впавших в полуденную дрему.

Вскоре Вийон смешался с толпой старых бенедиктинцев, бредущих на вечерню по протоптанным дорожкам и аллейкам виридария. Склонил голову пред порталом Святейшей Девы Марии и перекрестился, переступая порог храма. Внутри было темно, лучи клонящегося к горизонту светила врывались сквозь разрушенное северное крыло трансепта, ложились пятнами на белые надгробия приоров и аббатов и наверняка прочих доброжелателей монастыря.

Монахи выходили из арок и галерей. Вставали с четками в руках под колоннами, поддерживающими исчезающий во тьме свод. Глядя на их лица, поэт с удивлением отметил, что были тут одни старики или люди в силе возраста, причем сила эта давно перешла из плеч и лядвий в округлые животы, толстые подбородки, синие мешки под глазами и морщины, глубокие, словно борозды, оставляемые плугом в высохшей почве. Вийон осматривал всех украдкой со своего места в самом темном углу бокового нефа, но не заметил ни одного новичка или постуланта – буквально ни одного молодого лица, кроме сурового лица аббата, который, казалось, был его, Вийона, ровесником. Монастырские стены были столь же стары, как и люди, в них обитавшие. Стары и годами, и умом.

– Господь Вечный, помоги мне в делах моих, – начал вечерню Яков де Монтей звучным, раскатистым голосом. Монахи крестились в молчании, а потом по всему монастырю разошлись их покашливание и шепот:

– Господи, поспеши ко спасению моему.

Ветер с моря завыл громче, до Вийона донесся шум гигантских волн, разбивающихся о скалы в сотне футов внизу под обрывом скалы, на вершине которой стоял монастырь.