«Сюда меня завел разум», – сказала себе Лира. Она поставила разум превыше всего, и вот результат: никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной.

«Но человек не должен верить только в то, что делает его счастливым, – подумала она. – Верить нужно в то, что соответствует действительности. Верить нужно в истину. Если мы от этого несчастны – что ж, это, конечно, плохо, но разум тут не виноват. Как мы отличаем истину от лжи? Истина осмысленна. И она экономнее, чем ложь. Это бритва Оккама: все на свете стремится к простоте; и если существует объяснение, позволяющее не принимать в расчет эмоции и воображение, то, скорее всего, оно и будет самым точным».

Но тут Лира вспомнила, что говорили цыгане. Вмещай, а не отбрасывай. Учитывай контекст. Принимай во внимание всё.

Это воспоминание зажгло в ней крохотную искорку надежды. «Когда я поверила в болотные огни, их стало больше, – подумала она. – Это что, иллюзия? Неужели я убедила саму себя, что вижу их? И что рационального было в том, чтобы поднести сладкий красный плод к губам Уилла в той залитой солнцем рощице, заново разыгрывая историю первой любви Мэри Мэлоун? И способен ли разум сам по себе создать поэму, симфонию или картину? Если рациональный взгляд не видит вещей вроде тайного содружества, это не значит, что их не существует. Просто рациональный взгляд ограничен. Смотреть на подобные вещи глазами разума – все равно что пытаться взвесить что-нибудь при помощи микроскопа. Это неподходящий инструмент. Измерить мир недостаточно – нужно дать волю воображению…

Но тут Лира вспомнила, что сказал Пан о ее воображении, и как будто вновь увидела ту жестокую записку, которую он оставил ей в «Форели». Пан ушел искать то, чего она лишилась.

Ну а Пыль? Ей-то какое место отведено во всей этой картине? Или это просто метафора? Или же часть тайного содружества? Да, кстати, а горящий голландец? Что сказал бы разум насчет него? С точки зрения разума такого существа быть не может. Это галлюцинация или сон. Ничего этого не было…

Но задуматься об этом всерьез она не успела. Паром натолкнулся на какую-то преграду, и Лира ощутила толчок едва ли не раньше, чем раздался лязг и скрежет рвущегося металла. Моторы взвыли, а рулевой тотчас просигналил «полный назад!». Паром затрясся, неуклюже накренился вбок, точно лошадь, отказывающая прыгать через преграду, а за шумом винта, бешено взбивавшего воду, Лира расслышала что-то еще. Это были человеческие голоса. Кто-то кричал от боли или страха.

Она отбросила одеяло и бросилась к перилам. Но отсюда, из средней части парома, почти ничего не было видно, и Лира побежала к носу, то и дело хватаясь за перила, чтобы не упасть: паром продолжал трястись и раскачиваться.