* * *
Мы вместе прошли через лес по тропинке, ведущей в Храм Пламени, где бабушка снова остановилась возле статуи Окары. Я с тревогой ждал, мне отчаянно хотелось узнать, почему это будет наша последняя ночь и чему она меня научит во время своего урока.
Меня охватило чувство взаимосвязанности всех вещей. Я не пытался прикоснуться к магии с той ночи, когда превратил себя в нечто мерзкое, но мое стремление овладеть ею только усилилось. Я понял, что одной ночи будет недостаточно, чтобы обучить меня всему, что необходимо. Данная мысль омрачала мое настроение, точно темная туча.
Мы подошли к ступеням, ведущим в храм.
Бабушка села и жестом показала, чтобы я устроился рядом.
– Я ухожу, – наконец сказала она. Ее взгляд стал отстраненным, словно она смотрела туда, куда ей предстояло уйти. Морщины на ее лице и руках стали еще более заметными, и я вдруг понял, что она уже очень старая. – На Севере все еще идут сражения, – продолжала она. – Твоего дядю, Хитрого-Лиса, поймали, и он оказался в очень трудном положении. Завтра я отправлюсь к нему.
Дядя для меня оставался именем, репутацией и грязным силуэтом. Однако один или два раза – когда мои занятия с Коро Ха шли далеко не самым лучшим образом, а экзамены казались непобедимым чудовищем, – я мечтал о том, чтобы сбежать из поместья отца, забыть о долге перед семьей Вэнь и отправиться в горы, чтобы присоединиться к нему. И вот теперь бабушка говорила, что она сама намерена так поступить.
–
Она вошла в храм и вернулась с обсидиановым ножом, который использовала, когда дала мне имя. Бабушка протянула ко мне ладонь, и я вложил в нее свою руку. Она мягко прижала кончик ножа к шраму, оставшемуся после наречения именем.
Я сдержал крик, когда она трижды рассекла мою ладонь вдоль шедших по ней линий. Одновременно я почувствовал гудение могущества, словно в узоре мира прошло единое биение сердца. А когда оно смолкло, все мои чувства притупились. Я зажмурился и потянулся к потоку энергии, который ощутил в момент перед изменением. Осталось лишь ощущение тепла и силы под ранами, оставленными бабушкой на моей руке. Отсутствие узора подействовало на меня как отсечение конечности, и я посмотрел на бабушку, чувствуя боль предательства, пытаясь замаскировать панику и одновременно стремясь удержать хотя бы толику силы, которой владел.