– Да, потому что хотела показать тебе огород в лучшем виде, – поспешно объяснила Айрис. – Но у меня есть четкий отпечаток подошвы.

Она принесла Киган лист бумаги с грязным следом.

Киган хмуро его рассмотрела.

– Солдатский сапог. Наверное, он зашел в дом во время эвакуации и стащил две сумки. Я удивлена. В моей роте все зарубили себе на носу: нельзя воровать у мирных жителей.

– Все нормально, – сказала Марисоль. – Кто бы это ни был, он нуждался в припасах, и я рада поделиться необходимым. Мне нетрудно собрать еще три сумки. Прямо сейчас этим и займусь.

– Еще три? – переспросила Киган, осторожно хватая Марисоль под руку, чтобы остановить. – Дорогая, тебе нужно собрать всего две.

– Да, и еще одну для тебя, – улыбнулась Марисоль. – Поскольку ты теперь здесь с нами.

– Конечно.

Киган отпустила Марисоль, и та вернулась на кухню. Но Айрис заметила грусть, промелькнувшую в глазах капитана, когда она снова посмотрела на огород – как будто чувствовала, что видит его в последний раз.

* * *

Все менялось.

Изменения витали в воздухе. Времена года словно раскрошились, как древняя страница, пропустив лето и осень, чтобы возвестить о наступлении зимних холодов. Солдаты в оливково-зеленой форме и касках размещались повсюду, готовя город к неминуемой битве. На улицах возводились баррикады из мешков с песком, разномастной мебели, вытащенной из домов, и всего, что можно было использовать как прикрытие.

Городок теперь казался не убежищем, а западней, в которую хотели поймать чудовище.

Как будто сам Дакр мог прийти в Блафф.

А если и правда мог? Как он выглядел? Узнает ли его Айрис, если их пути пересекутся?

Она подумала об Энве и ее арфе, о силе музыки богини, прозвучавшей глубоко под землей.

«Энва, где ты? Поможешь ли ты нам?»

Айрис старалась быть полезной Марисоль, которая готовила на кухне еду для солдат, и помогала Киган создавать как можно больше стратегических баррикад на улицах. Но в момент передышки девушка вспомнила о маме и о том, что урна с прахом по-прежнему стояла на столе в ее комнате.

«Если я завтра умру, мамин прах никогда не найдет места упокоения».

Эта мысль не давала ей покоя, отравляя каждую минуту. Больше всего на свете Айрис хотела видеть маму освобожденной.