– Профессор…

– Не нужно оно мне. Понимаешь, это ведь так прекрасно – когда тебя убивает то, что ты любил всю жизнь! – продолжил он запальчиво, покрытый от улыбки лапками морщинок по всему лицу. – Я ведь всегда мечтал взрастить самый дивный на свете сад… И я взращу. Пусть им станет мое собственное тело!

«Могу я в последний раз увидеть?» Значит, это он имел в виду…

Титания непонимающе склонила голову на бок, но спорить и переубеждать не стала. В конце концов, далеко не каждому было дано выбирать свою смерть, а Цингер этот выбор сделал. Позволить ему осуществить свою давнюю мечту – превратить себя в цветочный сад, коему он посвятил десятилетия жизни или даже всю жизнь целиком, – было меньшим, чем Титания могла отплатить ему за доброту. За то, что принял ее, первый из людей, и что узрел очарование в том, что прежде у нее самой порождало лишь кошмары.

В ту ночь, у черенка смородинового куста, она ведь впервые показала кому‐то из живых существ, как руки Королевы фей, всегда отнимающие жизнь, умеют ее дарить. Спустя еще год появилась «Волшебная страна» – уже не темное наваждение из прошлого, а лавка, где исполняются желания. Отыскав после встречи с Джеком одну часть себя, именно благодаря Цингеру она обнаружила другую.

– Хорошо, профессор, – сказала Титания и, утешаясь его радостной улыбкой, закрутила баночку с подснежниками обратно. – Да обретете вы покой в дивных лепестках.

– Цветы, цветы! Снова эти проклятые цветы!

Синекожая нимфа-лампада верещала, извиваясь на больничной койке, когда часом спустя Титания устроилась на краю ее постели с ложкой толченых подснежников, заваренных крутым кипятком и как следует настоявшихся в стакане. Эта лампада стала первой, к кому Титания сумела пробиться через ведьм, что с гримуарами наперевес окружили пациентов с возмущенными визгами, мол, «клин клином вышибают только идиоты». Лишь после того, как их Верховная куда‐то отошла и вернулась бледной, как поганка, будто обескровленной, дорога все‐таки освободилась. Но испытания для терпения Титании на этом не закончились: еще час у нее ушел на то, чтобы унять истерику лампады и убедить ее, что эти цветы «добрые, не злые вовсе», как те, которых она наблевала под постелью целый таз, и еще столько же, чтобы посидеть рядом, подождать и убедиться: оно работает! Прощение и сожаления – действительно заклятые враги.

Клематисовая лихорадка ослабла, и прямо у нее на глазах нимфа наконец‐то смогла поесть, умяла целую кастрюлю свежих куриных сердечек. «Хороший аппетит – показатель того, что трагедия идет на убыль», – сказал как‐то Джек, а он явно знал в премудростях жизни толк.