— Отец…

— Да, дочь.

Филипп обернулся и поначалу улыбнулся, но затем улыбка его сменилась настороженностью. Он увидел не родную дочь, а ее тень: осунувшуюся и бледную.

— Я… Когда мы выезжаем, отец?

— Как решу все дела в городе. Через два или три дня.

Он обнял ее, но она осталась неподвижна, подобно статуе.

— Пап… я хочу поговорить.

— Ты знаешь мой ответ. Нет.

— Но…

— Нет!

Йева медленно выпуталась из объятий и, словно раненая лань, склонив голову, пошла болезненной поступью прочь из кабинета. На полпути ее остановил Филипп, придержав за рукав черного платья.

— Не стоит воображать из меня судью, а из себя — палача! Пойми наконец, что… — Он прислушался к шагам снаружи, но то были слуги. — Что законом запрещено передавать кровь человеку!

— Ваш друг, барон Теорат Черный, был человеком.

— Пятнадцать веков назад, пятнадцать веков, Йева… До окончания Кровавой войны действовали иные законы! Что касается барона, то он теперь даже более нетерпим к людям, чем прочие старейшины. Вместе с Амелоттой, Марко, Синистари и другими он будет требовать смерти Уильяма. Да и я сам просил его поддержки в этом, понимаешь?

— А… — Йева пыталась вспомнить хоть кого-то из старейшин, кто был ранее человеком.

— Дочь моя, если я пожелаю встать на его защиту, то немногие его поддержат, понимаешь? Вероятнее, суд решит передать дар более достойному, а меня лишат права на наследие Гиффарда.

— Но попробовать, отец…

— Нет! Вероятность слишком ничтожна, чтобы я рисковал столь великой ценностью. Йева, будь благоразумной!

— Отец, вы… вы…

Недоговорив, она вышла из кабинета. Но Филипп заметил, как потускнели ее глаза.