Я снова и снова бродила по клетке. Спальня, уборная, библиотека, атриум. Смотрела в покрытые льдом окна и кипела от злости. Все, что находится в клетке, не разграбили мародеры – наверное, потому, что она была заперта.

И хотя за окном еще день, в спальне стоит кромешная тьма – единственное окно завалено густым снегом. Я никогда не думала, что здесь может быть так темно. Помимо атриума, в каждой комнате-клетке в лучшем случае тускло, и это наводит ощущение мрачного одиночества.

Я рада, что здесь мало света и увидеть я могу мало.

Все ее вещи остались тут совершенно нетронутыми. Кровать не заправлена, а гардеробе висит одежда и разложены перчатки, на туалетном столике лежат расчески, но зеркало разбито. Интересно, это она сделала? А еще мне интересно, для чего в углу комнаты столько бочонков с вином.

«А ты ее спрашивала? Или так изнывала от ревности, что тебе было все равно?»

Слова Кайлы не покидают меня, словно она до сих пор применяет ко мне свою магию, но к магии это не имеет никакого отношения – только к чувству вины, которое засело в груди.

Всю свою жизнь я провела без этой эмоции, а теперь она с каждым днем становится сильнее.

Я не хочу чувствовать вину. Не хочу жалеть питомца, который так часто согревал постель моего супруга. Не хочу смотреть на замок ее глазами, хотя, оказавшись в клетке, понимаю, что это трудно.

Я часто замечала, как он смотрит на нее. Видела в его глазах одержимость. Ненавидела это.

Если Кайла сказала правду, и Аурен действительно убила Тиндалла… то я не могу увязать это с тем, что видела в прошлом.

И все же…

Я не свожу взгляда с позолоченных прутьев. Я всегда думала, что для моего мужа это было очередной пафосной демонстрацией. Думала, что она важна ему и достаточно дорога, раз ему нужно было держать ее под замком. Думала, ей нравится внимание, нравится быть его позолоченным питомцем. Возможно, я ошибалась. Возможно, она не хотела, чтобы ее здесь держали.

Она ненавидела его, как и я? Или ненавидела еще сильнее?

Эти вопросы меня мучают, но я не успеваю взглянуть на них другими глазами, потому что в комнате сгущаются тени. Знакомые тени.

Я бросаюсь к ним, с облегчением обхватываю прутья.

– Почему так долго? – спрашиваю я требовательно, но голос выдает мою тревогу.

– Проклятие, не мог тебя найти, – говорит Доммик, и я слышу в его голосе огорчение и волнение. Он скидывает капюшон и оглядывает комнату, решетки, меня. – Они заперли тебя тут? – Его вопрос напоминает рык, и боль от моего заточения смягчается его гневом и попыткой меня защитить.

– Где ты был?