– Ты прав, Пьеро, – мягко ответила я. – Этот склад как раз подходящего размера. Идемте!

Орфео накинул на голову кожаный капюшон, чтобы защититься от бледного зимнего утра, и мы втроем прошли к маленькой хижине в углу оранжереи. Внутри стоял идеальный мрак, а между лопатами и граблями было достаточно места, чтобы Орфео мог свернуться калачиком. Даже запах склада, пропитавший инструменты, смешался с его собственным – сладковатый аромат мертвой листвы, собранной осенью.

Орфео устало лег, закрыл глаза и тут же уснул.

Я сняла со стены две рабочие накидки садовников: для Пьеро и для себя. А третьей накрыла плечи Орфео. Несмотря на то, что его тело, рожденное Тьмой, не было восприимчиво к холоду, я заботливо укутала его, как ребенка. Затем осторожно закрыла дверь, уверенная, что никто не потревожит сон отшельника до того, как он проснется.

– Мы должны покинуть Париж, – обратилась я к Пьеро, передавая ему накидку. – Чем дальше ты будешь от этих стен, тем лучше для тебя.

Мальчишка вытаращил на меня глаза из-под каштановых бровей:

– Дальше от этих стен?

Он попросился с нами лишь для того, чтобы увидеть день. Утренние лучи освещали его высокий лоб, ставший бледным и прозрачным после двух лет заточения под землей.

Я только могла представить, какое, должно быть, чувство освобождения он сейчас испытывал. Перспектива покинуть город, в котором он прожил всю свою коротенькую жизнь, наверное, ошеломила его.

Я положила руки на хрупкие плечи Пьеро, посмотрела прямо в глаза, которые он упрямо прятал. Мальчик был совсем невысок для своих двенадцати лет, которые я определила на глаз. Он ниже меня на целую голову.

– Тебе есть куда пойти в Париже? – ласково спросила я.

Пьеро покачал головой:

– Я знал только Неизлечимых. Провел там несколько лет, а до этого…

Его чистые голубые глаза распахнулись еще больше.

– …я помню улицу, где меня нашли.

– Ты не помнишь свою семью? Родителей? Кто дал тебе имя?

– Меня крестила мать Инкарната. Она назвала меня Пьеро[65], как того мальчика из песни, которого съели упыри. Чтобы я не забывал: без ее милосердия я бы закончил свою жизнь так же.

Жестокость преподобной обескураживала. Я вспомнила куплет той популярной песенки: