Мы перебрались, двинулись дальше все тем же порядком мимо юрт.

Запах…

О, этот походный лагерь смердел невероятно. Полагаю, так пахли все становища того времени. Дым чадящих костров с трудом заглушал аромат сотен давно немытых человеческих тел, конского пота, мускуса, навоза, мочи, сырых шкур. И это они совсем недавно разместились здесь.

Я представил польский осадный стан под Смоленском.

Лицо само собой скривилось.

Скопище тысяч людей на небольшой территории и, что самое важное, еще большего количества лошадей в одном месте — накладывало свои нюансы. Если первых можно научить дисциплине. Они понимают, что без разделения зон еды и нужника, всех их ждет быстрая смерть от какой-нибудь заразы. То, со зверьми договориться, никак не получится. Его надо максимально жестко принудительно организовывать и как можно быстрее.

Все чаще, то слева, то справа раздавались окрики. Мой эскорт отвечал односложно, не вступал в полемику. Мы неспешно, отступив чуть от воды за первый ряд шатров, двигались к лагерю предводителя всей этой армии.

Я вглядывался в лица, изучал снаряжение и одежду.

Первые впечатления подтверждались. Войско не было богатым и хорошо снаряженным. Понятно, что напоказ здесь, в процессе постановки лагеря и отдыха мало кто будет щеголять в доспехах. Только какая-то стража и особо одиозные, богатые воины, коим не пристало копать, работать и готовить самим себе еду. Но, даже таких, я пока не видел. Копья, собранные пирамидами, не выглядели богато, сабель при людях встречалось одна на семерых. Да — они тоже сейчас бесполезные и ненужные, но многие ходили с тесаками, что-то делали. Халаты преимущественно старые, потрепанные, лица усталые, местами даже изможденные. Эти люди не выглядели могучей, мотивированной воевать, ударной силой.

Это далеко не тяжеловооруженные нукеры Батыя. Даже то, что я видел на смотре войск в Воронеже, выглядело лучше. И без выдачи людям из арсенала снаряжения. А значит, у нас есть преимущество. Уже кое-что, уже хорошо.

Внезапно у одной из юрт я услышал громкий вопль, выведший меня из размышлений. Татарин заорал протяжно, злобно, бросился к нам. Несмотря на непонимание языка, я услышал знакомое имя.

— Тутай, Тутай Аргчин. — повторял степняк, перемежая эти слова с какими-то еще неясными мне, грозными, злыми, негодующими. Лицо его искривилось полной ярости гримасой. Рука потянулась к кинжалу, что болтался на поясе.

Подошел к нам, встал у одного из сопровождающих, смотрел снизу вверх, что-то говорил зло и надрывно. Тот отвечал ему односложно.

О чем они, черт? Как же плохо не понимать языка.