Я врезаюсь в него со всей скоростью несущейся кареты в витрину. Он мычит, когда я обхватываю его руками и сжимаю, и слезы наворачиваются на глаза.

— Да, я тоже рад что жив, — хрипит он. Регис поднимает руки и отвечает на мои объятия. Зарывшись лицом в его грудь, я прикусываю нижнюю губу, чтобы не издать ни звука, когда мое горло сжимается в конвульсиях. Я закрываю глаза и отказываюсь открывать шлюзы.

Мы стоим так несколько долгих мгновений, прижавшись друг к другу, наслаждаясь звуком его бьющегося сердца и ровным дыханием. Живой, Регис жив. Я никогда не думала, что буду так благодарна за что-то настолько чертовски обыденное, но это так.

Наконец, Регис кладет ладони мне на плечи и отталкивает меня назад. — Кайра, прежде чем ты скажешь что-нибудь еще, я хочу, чтобы ты знала, что я чертовски сожалею — так чертовски сожалею о том, что случилось с Офелией.

— Ты знал о моем долге Офелии, — заявляю я, незаметно отворачиваясь в сторону и вытирая лицо ладонью, пока проверяю дверь. Она по-прежнему закрыта, и снаружи не слышно, как кто-то поднимается по лестнице.

— Я не знал, что она… Я не знал, что сера была связующим звеном кровавого контракта, что ты была кровавым слугой.

Хотя я уже решила простить Региса, я поворачиваюсь к нему лицом и скрещиваю руки на груди. — И ты думаешь, это оправдывает то, что ты сделал? — спрашиваю я, поднимая бровь.

Регис опускает голову. — Нет, ты права. Я… я заглажу свою вину. — Он тяжело вздыхает. — Черт возьми, Кай, я…

— Две недели, — говорю я, прерывая его, поднимая два пальца. Он вскидывает голову и смотрит на меня, нахмурившись.

— Что — две недели? — отвечает он.

Я одариваю его самодовольной улыбкой. — Две недели без ванны, — говорю я ему. — И тебе придется спать на улице — в лесу с жуками.

Голубые глаза расширяются. — Кайра… — Я сжимаю губы, когда они начинают подергиваться. — Две недели? — Выражение лица Региса полно того, что можно описать только как смесь ужаса и отвращения.

Я киваю. — Если ты хочешь, чтобы я простила тебя, это то, что для этого потребуется.

Регис начинает немного зеленеть, его лицо бледнее, чем было, когда он спал, пока он обдумывает мое предложение. — Как насчет того, чтобы разбить лагерь? — спрашивает он. — Могу я…

— Неа. — Я ухмыляюсь. — Без ничего. Никаких навесов. Никакой подстилки. Только ты, грязь и ползучие твари.

Его вздох — музыка для моих ушей. — Ты гребаное чудовище.

Я пожимаю плечами, воплощая беспечность. — Ты всегда можешь сказать мне — нет.

— Блядь. — Регис проводит рукой по макушке, почесывая сухие и нечесаные колтуны, которые образовались на затылке из-за того, что он так долго лежал на них. — Нет, — наконец говорит он, встречаясь со мной взглядом. — Я не могу. Если это все, что тебе нужно, чтобы простить меня, тогда я это сделаю.