— Не вини её за то, что она вам не рассказала. В их семье с самого детства вкладывают извращённое понятие о верности. И, скорее всего, она была уверена, что ни её отец, ни кто-либо из её братьев никогда не получат возможности управлять городом и провозгласить себя королём.
Я снова потерпела неудачу в попытке не чувствовать себя всё хуже и хуже из-за Сэйдж.
Её поведение всё больше обретало смысл. В её семье не было ничего хорошего.
— Его всё ещё называют Борестель? — спросила я.
— Нет. Борестель мёртв, а то, что выросло здесь, — это настоящее чудо. Это и есть сидхи. Выжившие. Предки Волунда назвали его Эмералд.
Эмералд. Изумруд — на запретном языке. Это имело смысл.
Между листьями тамаринда мне показалось, что я вижу какую-то постройку.
— А это что?
— А, храм, — сказал Оберон и повёл нас туда. Фионн фыркал каждый раз, когда задевал ветки, Мэддокс продолжал чихать, а Веледа остановилась у ручья — едва в метр шириной — чтобы ополоснуть руки.
— Со временем семья Волунда приносила сюда всё, что могла спасти от чистки, устроенной Нессиями. Немного, но кое-что осталось ещё с довоенных времён.
Храм был прямоугольной каменной постройкой с деревянными резными столбами, укрепляющими стены.
На глаз — около пятнадцати метров в длину, с небольшой лестницей у входа.
Дверей не было — только арка.
Из стен свободно росла аконитовая трава, сиявшая пурпурными цветами — любимый яд многих женщин Гибернии, чтобы избавляться от жестоких мужей.
Вокруг стояли монолиты с высеченными спиралями — самых разных форм и размеров.
Внутри мне всё напомнило руины, в которых жил Фионн. Видимо, он подумал о том же — закачался в дверях и несколько раз моргнул.
В помещении были выцветшие картины, обтрепанные гобелены, разбитые статуи, как в особняке, арфы и лютни без струн, помятые боевые шлемы, кольчуги с прорехами…
Они не спасли многого, и почти всё было в плачевном состоянии.
Я провела рукой по обратной стороне бронзового зеркала, украшенного узором из спиралей и завитков.